Со временем гравировка стала настолько тонкой, что историки предполагают, что у изготовителей печатей, возможно, имелись оптические устройства, основанные на принципе камеры-обскуры, – под палящим солнцем Междуречья даже самое крошечное отверстие пропускало бы достаточно света. Было даже выдвинуто предположение, что после изобретения прозрачного стекла использовалась какая-то форма примитивных линз, хотя овальный горный хрусталь, найденный при раскопках в ассирийском городе Нимруде в 1850 г., исследователи древних технологий уже не считают линзой.
Для историка цилиндрические печати бесценны, так как изображения, которые они оставляют, впервые показывают нам картину жизни в Древней Южной Месопотамии и за ее пределами. Многие из них представляют собой религиозные сцены: часто неизвестные боги и богини развлекаются у рек и в горах, дворцах и храмах; священные стада теснятся вокруг тростникового коровника Великой богини, удивительно похожего на тростниковые дома, которые все еще строят арабы у болот в наши дни; или мы видим верующих, плывущих к храму на лодке. Есть много сюжетов из мифологии, по-видимому с известными героями, сражающимися друг с другом или борющимися со зверями. Другие печати представляют нам зарисовки из повседневной жизни: домашних животных в полях, работников в сыроварне, ткачей, гончаров и кузнецов, а со временем появилось больше сцен сражений и военного хаоса.
В то время как эти печати, возможно, сначала использовались как логотипы бренда, они быстро стали личными идентификаторами, эквивалентными подписям в обществе, в котором даже после изобретения письменности грамотностью владели лишь немногие. Оттиски цилиндрических печатей делались на документах разного рода и с целью идентифицировать разнообразную личную собственность. Фактически древние применяли их настолько повсеместно, что это напоминает нам детей, которые только-только научились писать и вырисовывают свои имена на всем, включая стены и мебель. Такое использование наводит на мысль о том, что жители Урука и их соседи ценили индивидуальность, возможно, в такой же степени, в какой и мы. В отличие от многих других культур, древних и более поздних, анонимность их не привлекала; каждый человек стремился оставить свою личную метку в мире.
Активно это стало развиваться после того, как письменность распространилась повсеместно. По именам мы знаем больше людей, живших в Месопотамии, чем в любом другом уголке Древнего мира. Имена писали на всевозможных текстах – рецептах, накладных, торговых контрактах и судебных решениях, брачных договорах и соглашениях о разводе. Пока самый первый личный автограф найден в упражнении писца из Урука, датированный приблизительно 3100 г. до н. э. и подписанный с обратной стороны: «GAR.AMA».
Возможно, именно это желание оставить запись о своем существовании в какой-то перманентной форме подсказало некоторым жителям Урука преобразить простое счетное устройство в сложную систему маркирования глиняных табличек, придать письменную форму первым договорам и контрактам, затем идеям и верованиям, песням и рассказам, поэзии и прозе. Если так, то культ индивидуальности Древнего Междуречья изменил ход развития человечества. Идея письменности, безусловно, была самым большим подарком миру от города Гильгамеша.
Согласно легенде, Септуагинта – перевод на греческий язык древнеиудейской Библии – появилась на свет тогда, когда главный библиотекарь Александрийской библиотеки в Египте Деметрий Фалерский убедил императора Птолемея II Филадельфа приобрести копию еврейской Торы. В ответ на приказ императора первосвященник Иерусалима послал в Александрию 72 ученых – по шесть от каждого из 12 племен израильских, где они жили на острове Фарос, совершали каждое утро ритуальные купания в море, – и, притом что каждый из них работал в одиночку, они создали чудесным образом идентичные переводы (на самом деле Септуагинта означает «семьдесят», а не «семьдесят два», но, как гласит старый еврейский анекдот, кто считает?).
Очевидно, ссылаясь на эту историю, в 1857 г. Лондонское Королевское азиатское общество отдало только что обнаруженный документ из Месопотамии четырем ведущим ученым того времени – Эдварду Хинксу, Жюлю Опперту, Генри (позднее сэру Генри) Кресвику Ролинсону и Уильяму Генри Фоксу Талботу (один из основоположников фотографии). Их попросили попытаться сделать перевод, не советуясь друг с другом. Их работы были поданы в запечатанном виде и (что удивительно или нет) оказались достаточно похожи. Общество провозгласило о разгадке тайны клинописи: «Исследователи подтверждают, что совпадения между переводами как в смысле передачи общего содержания, так и словесного перевода были удивительными. В большинстве случаев имело место сильное соответствие установленных значений, а иногда – любопытная идентичность выражений, если брать конкретные слова».
Если письменные документы определяют начало истории, то успех четырех дешифровщиков должен был установить дату начала, которой до этого считалась эпоха древних иудеев; и она отодвинулась на тысячи лет раньше, чем можно было себе представить.
История расшифровки месопотамской письменности началась на полвека раньше, когда немец Георг Гротефенд – учитель латыни, которому было едва за двадцать, заключил в пивнушке пари с друзьями о том, что он сможет объяснить значение некоторых текстов «cuneatis quas dicunt» («как говорят, клинописных»), взятых в древней столице Персии Персеполе. В его докладе Королевскому научному обществу Гёттингена говорилось, что из трех различных, хотя и явно связанных между собой видов письма один, представленный в известной древнеперсидской форме, был алфавитным по своему характеру, в котором каждый знак изображал звук речи, а слова читались слева направо. Используя сочетание бесспорного таланта, простой удачи и упорства, он сумел прочитать несколько имен – Дария, Ксеркса и Гистаспа – и некоторые королевские титулы.
Второй этап настал, когда такой же молодой бесстрашный британский армейский офицер Генри Ролинсон, рискуя жизнью и здоровьем, взобрался по скале Бехистун, находящейся в Северо-Западной Персии, чтобы скопировать длинную надпись, оставленную персидским императором Дарием I около 500 г. до н. э. Она тоже оказалась трехъязычной.
Основанная на работе Гротефенда древнеперсидская версия надписи Дария довольно быстро поддалась переводу, дав возможность взяться за другие языки, надписи на которых были вырезаны на скале. Вторым расшифрованным стал силлабический шрифт, в котором каждый значок представлял сочетание звуков, вроде «а», «ба», «аб» или «баб» и т. д. Перевод с помощью персидского текста показал, что это неизвестный язык, который после нахождения других написанных на нем документов в одной из частей Персии (в древности – Эламе) стал называться эламским.
Третья разновидность клинописи, найденная на скале Бехистун, оказалась самой трудной для дешифровки. Здесь имелось гораздо большее количество значков, чем в двух других системах письма. Этот вариант не был ни алфавитным, ни полностью слоговым. Одни и те же символы – сочетания клинописных значков – иногда использовались в качестве логограмм (то есть их следовало читать как слова, как, например, в современном китайском языке), а в других случаях – фонетических символов, обозначавших звуки речи. Некоторые символы указывали на некое количество разных вещей, и их также следовало читать как разные звуки. Часть звуков была представлена несколькими разными символами. Были символы, которые, по-видимому, не имели самостоятельного значения, но предназначались для уточнения общего смысла предыдущего или последующего символа – филологи теперь называют это детерминативами или классификаторами. Так, вертикальный клинышек всегда сопровождал имена людей, звездочка – имена богов, и совершенно другой код стоял перед названиями географических мест – но не всегда. По этой причине великий французский ассириолог Жан Боттеро назвал клинопись «дьявольской» письменностью.