Куда она ходила днем?
И зачем?
И почему вернулась задумчивая, мечтательная… запах этот… дразнил. Притягивал. И злил.
…альвам нельзя верить. Но голову они способны заморочить изрядно. Тельма еще молода, неопытна… и талантлива.
Коридор качнулся, поплыл и стабилизировался. Здесь ничего не изменилось или почти ничего не изменилось. На стойке добавились красные туфли на высоком каблуке, слишком яркие для черной этой квартиры. Из приоткрытого шкафа выглядывал хвост красного же плаща.
Запах духов стал резким, тяжелым, но и сквозь него пробивался аромат альва.
Мэйнфорд запомнит его.
На всякий случай.
А пока он осматривался, подмечая еще детали. Алый зонт. Шляпка-ведерко с пучком атласных роз на ленте. Перчатки из лайки. Интересно, не то, чтобы Мэйнфорд так уж хорошо в женских перчатках разбирался, но фирму знал. Даром, что ли регулярно оплачивал счета от нее. Если перчатки и вправду от «Хермета», как о том свидетельствует крохотная бронзовая монетка, то стоят они не меньше полутора сотен. Откуда у скромной девушки такие деньги?
Вряд ли Джонни расщедрился.
Девушка нервничала.
Она расхаживала по прихожей, то и дело останавливаясь, чтобы бросить взгляд на изящные часики. Еще одна дорогая игрушка.
Еще один вопрос.
Стук в дверь заставил девушку вздрогнуть и нервным движением взбить волосы.
– Добрый день, – дверь она открыла сразу, и голос ее звучал в высшей степени любезно. – А, это вы миз… что вам нужно? Конечно, конечно… боюсь, Джонни нет дома… и когда появится – неизвестно. У него очередной эксперимент. Вы же понимаете, с его-то увлеченностью… о нет, не стоит беспокоиться. Мы сами разберемся… проходи, милая…
Эта девушка пахла страхом.
И неуверенностью.
Она была типичной провинциалкой, серенькой мышкой в перелицованном пальто, в огромной старомодной шляпе, завязанной под подбородком пышным бантом. Шляпу пытались оживить, украсив цветами, но самодельный букет лишь подчеркивал, что возраст шляпы, что ее убогость. Из-под широких полей выглядывали рыжие пряди.
И Мэйнфорд ощутил тень чужих эмоций.
Раздражение. Чувство собственного превосходства… девушки разглядывали друг друга.
– Что ж, дорогая, давай знакомиться, – первой по праву хозяйки заговорила Синтия.
– Нэсс, – гостья поставила на пол обшарпанный чемодан.
И шляпу сняла.
Рыжие кудри рассыпались по плечам. Она оказалась хорошенькой. Очень даже хорошенькой, и вновь эмоции захлестнули Мэйнфорда: глухая злость. Ненависть даже.
К той, которая сама не понимает, до чего прелестна.
Сколькие женщины отдают состояние, пытаясь добиться такого вот ровного цвета кожи! Белая, полупрозрачная. Нежная удивительно. Волосы густые и, несмотря на неухоженность, сияют здоровьем. Нос курносый, аккуратный.
Брови тонкие вразлет.
Глаза огромные, ярко-зеленые.
– Синтия, – наконец соизволила произнести Синтия, протянув руку.
– А я знаю. Джонни про вас писал. Я все-все письма читала… мама давала. С папой еще в прошлом году удар случился. Я думала, что Джонни на похороны позовут, но Вильгельм, это старший наш, сказал, что папа ясно выразился… они с женой теперь к нам переехали.
Голос ее звучал до того бодро, что зубы сводило.
– И мы с ней не очень ладим. Я думала, что если поеду, то Джонни поможет устроиться. Работы я не боюсь. Все-все умею…
– Конечно, милая. – Синтия изобразила улыбку. – Ты, наверное, устала с дороги. Хочешь чаю?
– Я б и поела чего, – прямо сказала Нэсс, отбрасывая волосы с лица. – Ты не думай, я к вам лезть не стану, но Джонни сам писал, чтоб если что, то к нему обращались. А Вильгельм решил меня замуж выдать за приятеля своего. А он натуральная скотина! И я вот решила, если что, то замуж всегда успею… вы ведь не торопитесь. Джонни еще когда про помолвку говорил, а вы…
Она позволила привести себя на кухню.
Осмотрелась.
– А ты ничего не печешь? Мама вот каждый день что-то печет… и я умею…
– Замечательно.
Синтия сняла чашки. Не скрывая больше раздражения, сыпанула из фарфоровой банки чаю. Плеснула кипятку…
Крохотный флакончик появился из шкафчика.
Две капли.
И острый запах валерианы, который, впрочем, Нэсс не учуяла. Чай она приняла с благодарностью.
– А замерзла! Я, когда никто на вокзале не встретил, грешным делом решила, что Джонни мне совсем не рад…
– Он очень занят. Работает.
– А… ты?
– А у меня нет привычки ездить по вокзалам, – отрезала Синтия. – У тебя имелся адрес. Любое такси довезло бы…
– Такси дорогое…
– В этой жизни за все платить приходится, – это было сказано с искренней печалью. – Но ты же добралась. Пей чай. Отдыхай.
Мэйнфорд с трудом подавил желание выбить чашку из рук рыженькой. Она же чай понюхала… пригубила, пожаловалась:
– Горячий какой. Но у вас холодно – страсть! Я пока шла, заледенела вся прямо…
– Ничего, скоро отогреешься.
Синтия к чаю не притронулась. Она стояла, опираясь на плиту, разглядывая будущую родственницу со странной смесью брезгливости и зависти, и когда та, покачнувшись, начала оседать на пол, Синтия тело придержала.
Присела.
Приложила пальчики к шее. Прислушалась к чему-то. Кивнула удовлетворенно.
А потом вышла из комнаты.
Телефон у Джонни имелся, старого образца, массивный, и диск в нем проворачивался с явным трудом. Он возвращался на место, пощелкивая, и звук этот лишь усиливал раздражение Синтии.
…три… четверка, кажется… интересно, Тельма с другой позиции сумеет считать номер? Если нет, то можно подать запрос. Теперь, кажется, у Мэйнфорда есть все основания дело завести.
По телефону же не спешили отвечать.
Номер пришлось набирать трижды. И каждый раз Синтия нервничала все сильней. Но, наконец, ее усилия были вознаграждены.
– Будьте добры, пригласите Теодора… просто пригласите…
Мэйнфорд дыхание затаил, опасаясь случайно прервать цепь этих воспоминаний. Только подумалось, что не зря он прихватил форменные кристаллы с хорошим запасом памяти.
– Да, это я… – Синтия произнесла это с явным вызовом. – Да, я прекрасно помню, что ты просил тебя не беспокоить… скажешь, что пациентка… тебе постоянно пациентки звонят и никого это не удивит. Что нужно?
Теперь она не казалась ни красивой, ни привлекательной.
Интересно, Джонни видел свою невесту такой? Вряд ли. И увидев, не обрадуется.