Нет, вопросы потом.
– Доставьте. – Мэйнфорд встал.
Надо же… если он на ногах держится, значит, не так уж и пьян. Или все-таки… в голове пустота. И какое это блаженство. Может, надираться почаще? Глядишь, тогда и сумасшествие отступит… нет, не выйдет. Пьяным он работать не способен.
– Такси…
– Я провожу. – Безымянный бармен был вежлив и предупредителен, но при том не было в его предупредительности и толики лакейского подобострастия.
Хороший мужик.
И Кохэн… и вообще, хороших людей на самом деле много. Просто у Мэйнфорда работа такая, что подонки встречаются чаще.
Такси – престарелый «Бьюик» – ждало у подъезда. И Мэйнфорд, с трудом втиснувшись на заднее его сиденье, с наслаждением вдохнул запах кожи и дыма.
Он назвал адрес. И лишь очутившись на месте, понял, что приехал вовсе не туда, куда должен был… а с другой стороны, он пьян.
Чудит.
Пьяным это дозволительно.
Сандра выглядела встревоженной.
И виноватой.
– Он… ты пойми, что он меня очень любит. – Она повторяла эту фразу снова и снова, и Тельма не могла понять, кого именно Сандра пытается убедить, ее или же себя. – Да, он совершал ошибки…
Маленькая кухонька больше не выглядела уютной. Что исчезло? Салфетки на месте. И скатерть. И снимки. И даже кружки в вязанных крючком чехольчиках. Лампа.
Абажур.
Сонная осенняя муха, которая металась, то и дело о ударяясь об абажур с неприятным тяжелым звуком. И бледные руки Сандры с красными ноготками.
– Все совершают ошибки…
– Он тебя убьет. – Тельма уже жалела, что пришла сюда, на эту кухоньку, и принесла бумаги, которые разрушили прежний уют.
– Ты этого не знаешь! – вскинулась Сандра. – Он… он милый… он меня любит! Нет, ничего не говори!
Руки взметнулись.
И бумаги полетели на пол.
– Я… я понимаю, что ты хочешь, как лучше… ты за меня беспокоишься. Но я уже не маленькая! А он… он мне цветы принес… и конфеты.
Коробка стояла на столе. И следовало признать, что конфеты в ней были отнюдь не из местной лавочки. Благородные трюфеля, настоящий шоколад, пропитка коньяком и белоснежные бумажные стаканчики для каждой конфеты. Сахарный жемчуг, в котором больше красоты, чем вкуса.
Звездочка из корицы.
Элегантно.
Изысканно даже, как и белоснежные розы, которые заняли место не в вазе, но в огромном тазу. Конечно, в вазу такой букет не поставишь.
– И все вот это, – дрожащий пальчик Сандры указал на бумаги. – Ничего ведь не доказали! Обвиняли… но любого можно обвинить! Тебя, меня…
– Я поняла.
– Нет. – Сандра тряхнула головой, и белые кудряшки ее заплясали. – Не поняла. Ты… ты как мама… она всегда пыталась контролировать, что я делаю… с кем хожу. С кем дружу. Этот плохой… тот нехороший… репутация. Если бы ты знала, как в маленьких городках трясутся над репутацией! И мама свою погубила. Она не желала, чтобы и я тоже оказалась… чтобы оказалось, что меня использовали и бросили. Как лучше хотела, а выходило… она запирала меня. Представляешь? И порой являлась… на вечеринки являлась… все смеялись.
– Я не смеюсь.
– И я не смеюсь! – выкрикнула Сандра.
– Успокойся.
На бледной коже ее проступили алые пятна. Губы тряслись. А в синих глазах затаились озера слез. Что ей было сказать? Наверное, если бы у Тельмы раньше случались друзья, она бы умела разговаривать на такие вот неудобные темы. Но друзей не было.
Кроме Сандры.
Кроме влюбленной, и потому ослепшей Сандры.
– Я ему верю! Слышишь?
– Слышу.
– И он… он меня любит! Сейчас… я тебе принесу… покажу… – Она метнулась из кухни, едва не сбив Тельму, чтобы спустя минуту вернуться с футляром. – Вот. Посмотри.
Футляр этот Сандра сунула в руки Тельмы.
Узкий.
Тяжелый. Основа – благородное дерево. И бархатная шкурка. Крохотный серебряный замок.
Внутри – широкая полоса браслета.
– Видишь?! Ты видишь? – Сандра приплясывала от нетерпения. – Это он принес.
– Можно?
Тельма не спешила прикасаться. А вещица не из дешевых, даже если не принимать во внимание работу – а работа была отменной, – все одно не из дешевых. Белое золото. Алмазы мелкие, но много, в сумме карат на пять наберется.
– Думаешь, он его с трупа снял? – с вызовом поинтересовалась Сандра.
Неплохо бы… получилась бы улика, которой, глядишь, и хватило б, чтобы отправить героя-влюбленного за решетку. Сандра бы тогда… что, смертельно обиделась? Отказала бы в дружбе?
Но осталась бы живой.
– Смотри, конечно. И давай, если ты ничего не увидишь, просто закроем эту тему. И приятелю своему скажи… не надо сюда ходить.
Это она про кого?
Кохэн… конечно… тоже предупредить пытался? Бесполезно. Не послушает она.
– Донни… он хороший парень.
Наверное. Когда-то был. Все подонки, как подсказывал опыт, когда-то были или хотя бы казались хорошими парнями.
Тельма провела кончиками пальцев по холодной россыпи алмазов.
Драгоценные камни – это не плоть, это память воплощенная, исправить которую не так и просто. Потому-то и хранят родовые драгоценности, потому-то и бояться замарать их. А уж о проклятиях, на камнях сделанных, не один учебник написан.
И если хотя бы капля крови коснулась алмазов…
Камни молчали.
Нет, они помнили многое. Темную утробу горы. И столетия роста. Голоса вулканов. Удары кирки. Шорох воды, летящей по желобу. Унылую песню заключенных. Тельма могла бы рассказать, что добыли их на Кармейнской каторге. Камни помнили людей и руки, через которые прошли. Толстые пальцы оценщика. И ювелира, что долго возился, выбирая из груды подходящие…
…они помнили, как менялись, как роднились с металлом, преображаясь в браслет. И как лежали, дожидаясь своего часа.
– …выбирай. Эй ты, покажи нам что-то достойное этой красавицы… – Мужской голос доносился издали. – А ты, крошка, не стесняйся…
– Донни…
– Вот, глянь, какой браслетик… покажь его нам. Нет, не так. Сандра, примерь… тебе нравится?
И восторженный вздох. У нее никогда не было ничего подобного.
Алмазы!
Настоящие алмазы! Девчонки слюной захлебнутся. Нет, вовсе не зависть нужна Сандре, но затаенный восторг и подтверждение тем самым, что она сделала правильный выбор.