Блуд вдруг насторожился и прыгнул, как кот, почуявший мышь, к крышке трюмного лаза. Меч новогородца, бывший Яруна, смотрел в узкую щель меж досок. Я нашарила топор и подошла к побратиму. Он молча кивнул на бронзовое кольцо в выбитом желобке, зелень с бронзы была с одного боку истёрта жёсткими руками датчан. Я взялась за кольцо и резко вздёрнула тяжёлую крышку. Блуд первым заглянул в трюм… и, не ударив, опустил руку с мечом.
Я совсем откинула крышку. По рёбрам лодьи перетекала вода, влившаяся через борт. Прямо в этой воде, сжавшись и обхватив руками колени, лежала растрёпанная рыжая девка. Яркий солнечный свет ослепил её, она съёжилась ещё больше, заслоняя лицо. Одна рубаха была на ней, да и та вся оборванная; я увидела синяки на голых ногах и след пятерни, запёкшийся на плече. Блуд спрыгнул в трюм. Девка пыталась ползти от него, но трюм был слишком тесен здесь на корме, Блуд сразу поймал её и передал мне наверх. Худенькая, гибкая, как котёнок, она извивалась что было сил, пробовала кусаться.
– Тихо, глупая, – проворчал Блуд. – Не обидим.
Она как не слышала.
– Тихо ты! – прикрикнула я. Поймала за локти и хорошенько встряхнула. Тут она первый раз повела глазами вокруг… тонко вскрикнула и прижалась ко мне, уткнувшись в мой измаранный кожух. Она была гораздо младше меня, не более шестнадцати лет. Невестилась поди. Блуд оглядел её и покачал головой. Потом принёс шерстяной датский плащ – прикрыть срам. Несчастная девка цеплялась за меня, плача взахлёб. Пожалуй, это были те самые слёзы, которых я так и не сумела пролить.
Галатский закон возбранял до самого погребения оставлять умершего одного, в печали и темноте. Всю дорогу до дома Славомир полулежал, полусидел на палубе нашего корабля, умытый и прибранный, в красивой броне и с мечом на коленях. Кмети пели сперва победные песни, потом подряд все весёлые, сколько могли припомнить. Печальных песен не будет. Дух Славомира был ещё здесь, рядом, около нас; настанет пора ему окончательно уходить за тёмную реку, пусть вспомнит, как славно мы его провожали. Смех – это новая жизнь. Смерти нет, пока звучит смех… Вождь стоял у правила. По-моему, он не раскрывал рта до берега. Он и прежде редко что-нибудь говорил, если мог обойтись.
Полтора десятка ребят управлялись на захваченном корабле. Мёртвых датчан раздели и голыми побросали за борт. Морскому Хозяину в подношение, вместо жертвы, которой они пожалели ему в начале похода. Мы оставили себе только головы – то-то прибавится черепов в святилище и на привратных столбах… Морской Хозяин не осердился: к вечеру разошлись остатки ненастья, задул ровный попутный ветер, до самого дома ласкавший крепкие паруса.
Пленным датчанам без лишних затей скрутили руки и ноги и каждого ещё привязали к скамье. Никто из них не просил о пощаде и не жаловался на раны.
Смерть – последний поступок, а то нередко и главный. Люди не помнят всего, что совершил воин, но и через сто лет про каждого расскажут, как умер. Викинги давали язвительные советы парням, поднимавшим парус, снимавшим дракона со штевня на отнятом у них корабле. Болтали между собой, заводили свои песни наперекор нам – и потешались один над другим, когда от долгого сидения на ком-нибудь промокали порты.
Был там и мой пепельноволосый. Придя в себя связанным, он сразу спросил, кто старший в нашей дружине. Блуд сказал, и викинг вывернул шею, чтобы взглянуть на вождя. Тот стоял около мачты, и датчанин вдруг заорал во всё горло:
– Эй, вальх! Скорей отойди, эта мачта срублена из берёзы!..
Они что-то знали про нашего воеводу. Вальхами в Северных Странах звали галатов. Мало ли где этот датчанин мог слышать про Мстивоя Ломаного и его гейсы. Конечно, он врал насчёт берёзы, кто же делает мачту из берёзы, просто хотел посмотреть, как вздрогнет варяг. Вождь не вздрогнул. Если бы я хуже знала его, могла бы подумать, что он и не слыхал. Начавшие смеяться датчане понемногу затихли. Мстивой подошёл к пленникам и спросил, здесь ли их вождь.
Отозвался рослый воин с седеющими усами и серебряной гривной на шее:
– Я всех их привёл сюда с Селунда… Они называют меня Асгейром Медвежонком и говорят также, будто я сын Асгаута Медведя. А ты, верно, Мстивой Ломаный из тех вендских хёвдингов, которые сперва убивают врагов, потом начинают расспрашивать, кто таковы?
Воевода молча кивнул. И ушёл, не оглядываясь.
– Эй, Асгейр, – позвал мой датчанин. – Таких, как ты, у них раньше привязывали к дохлому жеребцу и жгли между четырёх свай!
Асгейр тоже недаром был предводителем.
– А где они, Хаук, найдут здесь жеребца? Да ещё дохлого?
Хаук не задержался с ответом:
– Наш дракон пригодился бы…
Опять поднялся смех, как будто речь шла не о казни, а о весёлой пирушке. Вот бы знать, что в действительности у них на душе. Я подумала: а так ли держались бы в плену мои побратимы и в особенности я сама? Опытные люди сказывали, из плена можно сбежать. Бывало ещё – пленный враг постепенно делался другом, кончалось тем иногда, что и роднились. Но вот Хагена ослепили в плену. Да и этих датчан вряд ли ждала добрая участь. Чего себе пожелать – чтобы сразу убили, как Славомира?..
Пока я думала, Хаук внимательно посмотрел на меня – а глаза были синие-синие, как зимнее небо, – и вдруг сказал:
– Это я в тебя выстрелил, когда сходились. Не знал, что ты девка. Не то бы другой стрелой тебя уколол…
Хаук на северном языке значило Ястреб. Подходящее имя. Он разглядывал меня в точности как когда-то – целую жизнь назад! – Некрас у чёрного озера. Только у Некраса не были связаны руки. Да и заступник нынче сыскался неподалёку. Блуд сшиб наглеца со скамьи, ударив не сильно, но унизительно. Хаук еле поднялся и так повёл вывернутыми плечами, что я готова была поверить – сейчас лопнут верёвки! Нет, не лопнули. Викинг тряхнул сизыми волосами:
– Не так ты скор был в бою, как теперь, когда я связан.
Блуд не смутился и не растерял ни капельки яда:
– Потому ты и связан, как баран, что мы в бою были проворней.
Теперь взятый корабль шёл позади, и я иногда видела Хаука, сидевшего на скамье. Видела я и двоих мальчишек лет по пятнадцати, жавшихся к нему, как будто он по-прежнему мог их защитить. Датские отроки. Вот на кого я всего более походила бы в плену. Эти двое безусых не выучились скрывать страх и боль обречённости, издеваясь над победившим врагом. Порой Хаук что-то тихо говорил им, должно быть, подбадривал. Я оглядывалась на него… снова припоминала свой сон и думала о Том, кого я всегда жду. И пыталась понять, кого же я загоняла во мрак – Славомира?.. А вдруг – этого Хаука?
Вот беда! Мне бы рвать проклятую косу, припадать к ногам Славомира в чисто вымытых сапогах, которые никак не сохли на нём, потому что ноги внутри были холодными и не грели… мне бы в кузницу, ковать железные башмаки и медные короваи да разузнавать у старых людей ближний путь с этой земли – искать Славомира… живую и мёртвую воду дорогою промышлять…