Очень странной была эта девушка Надя… И погибла она странно.
Я вспомнила про Володю, о том, что сказала Мила о моем бывшем муже, но почему-то угрызений совести не испытала. Как ни старалась. Что было, то прошло. Но все равно, хорошо, что мы остались с ним друзьями… Так, размышляя о своей прошлой жизни (будущую я себе еще даже не представляла, да и не хотела этого делать), под стук колес, я заснула. А когда проснулась, мне едва хватило времени, чтобы умыться и привести себя в порядок – мы подъезжали к городу Новый Уренгой.
Я была налегке, с одной лишь большой и уютной дамской сумкой, а потому из поезда я, можно сказать, выпорхнула, остановила такси и назвала адрес: микрорайон Мирный, дом 1, корпус 2.
– И откуда же вы к нам прибыли? – поинтересовался любопытный и явно скучающий водитель.
– Из Москвы.
– И как там столица?
– Нормально. Холодно там, вернее…
– И у нас холодно. – И водитель задумался о чем-то своем.
Я же рассматривала в окно город, пыталась понять – как можно так долго, годы и годы, жить в постоянном холоде? Хотя что я знала об Уренгое? Да ничего, кроме того, что здесь газ, холод, и что я приехала сюда по делу, которого, в сущности, и не было, и что я везу матери погибшей девушки, Нади Агренич, наволочку от подушки, содержимое которой сейчас лежит на моем банковском счете.
Я спросила себя, рисуя на запотевшем стекле салона ромашки: а как бы я сама отреагировала, если бы, к примеру, ко мне притащилась незнакомая женщина и начала рассказывать очень странную историю о том, что моя, скажем, подруга три года назад оставила в поезде сто тысяч долларов – в подушке, и что мне теперь предлагается взять эти деньги себе, и это при том, что подруга погибла… Конечно, пример с подругой был не очень-то удачным, но я не могла придумать аналогичную ситуацию применительно к собственной персоне. Но, что бы я ни придумывала, получалось, что, скорее всего, я спустила бы эту женщину с лестницы или вызвала милицию. Это – на мой характер. Всем известно, что там, где есть большие деньги, пахнет криминалом. А у меня криминала в жизни и так хватает, вернее, не в жизни, а в моих книгах. И уж кто-кто, а я-то знаю, как следует себя вести, чтобы не вляпаться в нехорошую историю.
Однако сейчас мне была уготована (вернее, я сама себе ее «уготовила») роль непонятной посетительницы с еще более непонятным поручением или даже миссией. И это меня, по-хорошему, следовало бы спустить с лестницы.
– Добрый день… – Я стояла перед дверью квартиры номер 185 с самым нерешительным видом. – Вы – Агренич?
Женщина, открывшая мне дверь, выглядела довольно молодо и даже привлекательно. Природная красота в сочетании с умным и грустным взглядом больших карих глаз. Одета она была в темное домашнее платье.
– Да.
– Извините, я не знаю вашего имени-отчества… Вы – мама Надежды Агренич?
Мне показалось, что женщину будто током ударило: она дернулась и словно на несколько мгновений отключилась, хотя и продолжала смотреть на меня немигающими глазами.
– Да… – наконец ответила она. Вздохнула и пригласила меня войти: – Проходите, пожалуйста.
Она сразу поняла, что раз мой визит связан с ее погибшей дочерью, то и не впустить меня она не может, возможно даже, не имеет права. И что, вероятно, подобных визитов, связанных с именем ее дочери, она вынесла не так уж и мало.
Я от волнения забыла разуться и прошла в комнату, где на большом столе были разложены картонные лекала и вырезанные из красной плотной материи детали одежды.
– Меня зовут Вера Петровна. Присаживайтесь. Давайте я налью вам чаю.
Я согласилась, хотя понимала, что рискую остаться без чая, когда Вера Петровна поймет, кто я такая и зачем приехала.
И только после того как размешала сахар в чашке, я заговорила. Я начала издалека, с того творческого вечера, когда я познакомилась с Екатериной Андреевной Ревиной. Старалась говорить спокойно, но, представляя свой рассказ со стороны, все равно казалась самой себе неубедительной. Выслушав мой рассказ, Вера Петровна сказала:
– Если бы я не знала вас в лицо (а ваш снимок на обложках книг трудно не запомнить), то подумала бы, что вижу перед собой сумасшедшую. Но вы – Полина Пухова, писательница, и вряд ли вы придумали всю эту историю, чтобы просто так рассказать ее мне и тем более чтобы совершить для этого такой долгий путь из Москвы к нам, в Уренгой. Тем более что вы упомянули кошку… подушку…
Я, опомнившись, достала из сумки то, что осталось от подушки – наволочку из цветного плюша, недостающее звено моего рассказа, – и положила ее на стол.
По щекам Веры Петровны покатились слезы. И я поняла, что эта милая сердцу ее дочери вещь растрогала ее до глубины души.
– Да, это ее подушка, ее… Но тела-то не нашли, и я надеялась… Понимаете, моя дочь исчезла при загадочных обстоятельствах… Вернее, обстоятельства скорее носили криминальный характер. Понимаете, ее исчезновение, как мне думается, должно было быть обставлено таким образом, чтобы мы все поверили в ее смерть, но сама она должна была остаться в живых… Чтобы запутать следствие, понимаете?
– Нет.
– Конечно… Вы же ничего не знаете! Наде, перед тем как все это случилось, пришлось перенести сильнейший стресс. У нее был роман с одним молодым человеком, а он накануне свадьбы ушел от нее к ее лучшей подруге – Стелле… И поскольку этот молодой человек был первой любовью Нади и она успела сильно привязаться к нему, то его предательство она расценила как конец света. Как катастрофу, как стихийное бедствие… Она хотела спастись от той черной бездны, в которую погружалась все глубже и глубже. Она потеряла вкус к жизни и могла погибнуть, покончить с собой. Она была на грани, понимаете?
Я понимала.
– И вот в какой-то момент она приняла решение исчезнуть из города. Начать новую жизнь! Но для этого требовались деньги. Я дала ей, но совсем немного… А остальное – крупную сумму, как раз ту, о которой вы упомянули, – она украла из сейфа той организации, в которой работала! Как вы понимаете, мне трудно говорить об этом, ведь получается, что моя дочь – воровка… Но это был поступок от отчаяния! Думаю, что она была не в себе, когда это совершала. Так вот… – продолжила Вера Петровна с жаром. – Сразу после того как стало известно о краже денег и о том, что под подозрение попала Надя, да плюс еще эти страшные убийства, произошедшие в поезде, следующем в Москву… Словом, я уже и не знала, что думать! Я много часов провела в кабинете следователя, пытаясь услышать, почему они решили, что убили Надю, тем более что она как пассажирка была зарегистрирована совсем в другом поезде, – но ответа так и не получила… я ждала, что найдут эту вот подушку… Ну, и деньги, конечно. Однако про деньги так никто ничего и не сказал, и можно было подумать, что их украли те люди, сбежавшие из колонии… Но тогда в купе непременно нашлась бы эта подушка… Понимаете, это не простая вещь, это было такое вот теплое и мягкое воспоминание о родном доме, обо мне, о ее неудавшейся любви, о радости и счастье. И бандитам эта подушка не была интересна. Другое дело, если бы в этой подушке были деньги, и бандиты об этом знали бы. Но они не могли этого знать. Я же так часто представляла себе этот бандитский налет на поезд… Не думаю, что у этих извергов было время на то, чтобы прощупывать какие-то там детские подушки.