— Вот именно, — говорит Шери. — Он слишком серьезный. Это всего лишь караоке.
— Во многих культурах караоке считается искусством, — упрекает ее Чаз. — А раз так, то его и нужно воспринимать серьезно.
— Нет, — отвечает ему Шери, — если это происходит в дешевом барчике под названием «Хониз».
Шери говорит с раздражением. Чаз просто пошутил, а ее голос звучит раздраженно.
Она злилась с того момента, как они с Чазом приехали в тайский ресторан, где мы ужинали. Что бы Чаз ни говорил, Шери либо не соглашалась, либо вообще молчала. Она набросилась на него за то, что он заказал слишком много еды… как будто это имело хоть какое-то значение.
— Наверное, это просто стресс, — сказала я Люку, когда мы шли за Чазом и Шери по направлению к Канал-стрит, стараясь обходить рыбью требуху, раскиданную вокруг китайских лавок по обеим сторонам улицы. — Она в последнее время так много работает.
— Ты и сама много работаешь, — замечает Люк, — но ты же не задираешь нос…
— Ладно тебе, — перебиваю я, — прекрати. У нее работа нервная. Она имеет дело с женщинами, у которых море проблем. А единственная проблема тех женщин, с которыми работаю я, — будут ли в свадебном платье их задницы смотреться толще или нет.
— Это кого угодно может ввести в стресс, — с трогательной лояльностью настаивает Люк. — Тебе не следует себя принижать.
Но, по правде говоря, я считаю, что Шери озабочена вовсе не работой. Иначе огромное количество тайских закусок, соте из говядины, не говоря уже о пиве, которое мы выпили, помогло бы ей. Но этого не случилось. Сейчас она была такой же злой, как и до ужина. Она даже не хотела идти в «Хониз». И собиралась отправиться прямо домой. Чаз практически заставил ее сесть с нами в такси, не дав ей поймать другую машину.
— Не понимаю, — сказал Чаз, когда Шери между переменой блюд вышла в туалет. — Она явно не в своей тарелке. Но когда я спрашиваю ее почему, она говорит, что все в порядке, и просит оставить в покое.
— То же самое она говорит и мне, — вздохнула я.
— Может, это гормональное, — выдвинул предположение Люк, ему лучше знать, ведь он столько времени посвящает всей этой биологии.
— Шесть недель? — покачал головой Чаз. — Это длится ровно шесть недель. С тех пор, как она нашла работу и переехала ко мне.
Это моя вина. Если бы я поселилась вместе с Шери и не предала бы ее, переехав к Люку, ничего такого не было бы…
— Если ты считаешь, что можешь лучше, — говорит Чаз, толкая к ней песенник, — может, сама попробуешь?
Шери смотрит на черный переплет, оказавшийся у нее под носом, и холодно говорит: — Я не пою под караоке.
— А мне припоминается, — замечает Люк, изгибая Оровь, — что это не так, во всяком случае, на некоторых свадьбах ты пела.
— Там был особый случай, — возражает Шери. — Нужно было помочь одной болтушке.
Я моргаю. Болтушке. Я,конечно, знаю, что это правда… но я же исправляюсь. Я же НИКОМУ не сказала, что встретила Джилл Хиггинс. И мне удалось сдержаться и не сообщить Люку, что любовник его мамы (если он действительно тиковым является, в чем я все меньше и меньше сомневаюсь) вчера звонил опять. Я — настоящий кладезь ценнейшей информации!
Но я решаю не давить на Шери. Все-таки я оставила ее в беде.
— Да ладно тебе, Шери, — говорю я и тянусь к песеннику, — сейчас я подыщу для нас что-нибудь забавное.
— Я — пас, — отвечает Шери. — Слишком устала.
— От караоке нельзя устать, — говорит Чаз. — Просто встаешь и читаешь на экране текст.
— Я слишком устала, — еще категоричнее повторяет Шери.
— Слушай, — уговаривает ее Люк, — кому-то все равно придется встать и спеть, иначе Фродо затянет еще одну балладу, и я перережу себе вены.
Я пролистываю песенник.
— Я спою, — говорю я. — Не могу допустить, чтобы мой парень покончил с собой.
— Спасибо, сладкая моя, — подмигивает мне Люк. — Как мило с твоей стороны.
Я нахожу нужную песню и пишу ее номер на маленькой бумажке, которую нужно отдать официантке.
— Если я спою, — настаиваю я, — то и вы, парни, тоже должны.
Чаз торжественно смотрит на друга:
— Взять живым или мертвым?
— Нет, — отвечает Люк и энергично трясет головой. — Ни за что, — смеется он. — Я не пою под караоке.
— Ты должен, — строго говорю я, — потому что, если не споешь, нас всех ждет вот это. — Я киваю в сторону группы хихикающих малолеток с медальонами в виде светящихся пенисов на шеях. У них явно холостяцкая пирушка.
— Они превращают караоке в балаган, — соглашается со мной Чаз. Слово «караоке» он произносит с чистейшей японской интонацией.
— Еще по одной? — интересуется официантка в очаровательном красном шелковом китайском платье с гораздо менее очаровательной серьгой в нижней губе.
— Принесите четыре, — говорю я и передаю ей две бумажки с заказами песен. — И две песни, пожалуйста.
— Мне не нужно, — говорит Шери и поднимает почти полную бутылку пива. — Мне хватит.
Официантка кивает и берет у меня бумажки.
— Тогда только три, — говорит она и уходит.
— Что значит — две песни? — с подозрением спрашивает у меня Люк. — Ты не…
— Мне хочется послушать, как ты поешь о том, что ты — ковбой, — мои глаза невинно раскрыты, — и скачешь на железном коне…
Люк едва сдерживается, чтобы не расхохотаться.
— Ты! — Он замахивается на меня, но я юркаю за спину Шери, которая продолжает бурчать:
— Хватит уже.
— Спаси меня, — прошу я ее.
— Я серьезно, — говорит она. — Прекратите.
— Да ладно тебе, Шер, — смеюсь я. Да что с ней такое? Она же всегда так любила побалагурить. — Спой со мной.
— Ты меня достала, — огрызается она.
— Спой, — не сдаюсь я. — Вспомни старые добрые времена.
— Отстань, — говорит Шери и отталкивает меня на дальний конец скамьи, на которой мы с ней сидим. — Мне нужно в туалет.
— Я тебя не пущу, — отвечаю я, — пока ты не согласишься со мной спеть.
И Шери выливает бутылку пива мне на голову. Позже, в туалете, она извиняется. Смиренно.
— Прости, — всхлипывает она, глядя, как я сушу волосы под сушкой для рук. — Я так виновата. Сама не знаю, что на меня нашло.
— Все нормально. — Я ее едва слышу сквозь шум сушилки. — Правда.
— Нет, — говорит Шери. — Я ужасная.
— Вовсе ты не ужасная, — говорю я. — Я сама напросилась.
— Знаешь… — Шери прислоняется к батарее. Женский туалет в «Хониз» нельзя назвать вершиной декораторского искусства. Здесь только одна раковина и один унитаз, а стены выкрашены тошнотворной бежевой краской, под которой явственно проглядывают следы граффити. — Ты действительно напросилась, но это как обычно. А вот я превратилась в страшную суку. Я совершенно не понимаю, что со мной творится.