Если я хотел для Другого — значит, я и должен платить целиком, ибо это я хотел и мне было нужно. И стыдно должно быть требовать от Другого, чтобы он оплачивал, ибо делалось это якобы для него.
Пусть будет лучше Другому от дел моих, ибо я и хотел этого, а потому и плачу, ожидая ссуд и пожертвований. А то, что ему хочется, то сам он и сделает, и сам рассчитается за дело свое, когда будут условия.
Подарок ожиданием своим благодарности превращаем мы в куплю-продажу и ждем еще благодарности! Но что это за подарок, если ждем мы вознаграждения? Сами Себя мы обманываем, отступники!
Все, что мы делаем, мы делаем сами и для самих себя. Но знаем ли мы точно, чего хотим? Не обманываемся ли мы иллюзией? Не затемняют ли чувства наши безмерные взор наш?
Да, можем мы чувствовать обиду, да, можем мы питаться местью, да, можем мы взывать к справедливости, которая на деле — лишь желание наше бессмысленное признания другим правоты нашей. Да, мы можем!
Но что по итогу и выход каков? Боль, страдание и отчуждение — таким будет результат, нам предназначенный нами самими. Так неужели же этого мы хотим на самом деле, неужели же к этому влечет нас сердце наше?!
И говорит мать: «Хочу я, чтобы любили меня дети мои!» Говорит так, и бьет их палкою, приговаривая: «Люби! Люби!»
И говорит отец: «Хочу я, чтобы уважали меня дети мои за то, что делаю я для них!» Говорит и делает то, что сам хочет, не спросив у детей своих их желания.
Кто ж уважать будет за насилие, кто ж любить будет за побои? Странное дело делаете вы, отступники! Знайте же, с чем пришли вы — то и получите. Как же требовать можно любви и уважения?
Да и разве возможны они — любовь и уважение — по принуждению? Разве будут они нам приятны? И разве будут они любовью и уважением, если не сами произросли, но вытребованы под угрозами и нажимом? Дурной же вкус у вас на «высшие ценности», коли так!
Прежде чем желать, нужно видеть желаемое, но ведь не так поступаем мы! Слепы мы к целям, а видим лишь то, чего недостает нам, но ведь это не цель, а дырка в отчете финансовом!
Прошлое путаем мы с будущим, ибо нет у нас настоящего, ибо не чувствуем мы самих Себя. Потому не о желании следует думать нам, но о влечении, о влечении, которое всегда имеет перед собой цель.
Каждый сам решает, нужны ли цели ему влечений его. И принимая такое решение, думать следует о трех вещах:
— Другой — Другой, и, к счастью, нет у нас власти сделать его исполнительным роботом, удовлетворяющим желания наши; — за всякие ошибки свои, за бесконечные притязания наши, собственной слабостью обоснованные, мы заплатим сами, из своего кармана, своей жизнью, которая, и это есть третье напоминание, у нас одна.
Я не люблю назиданий, равно как споры, и бессильные протесты я не люблю. Не люблю я оправданий и те бесконечные счета, что выставляют люди друг другу. Не к этому влеком я сердцем своим!
Не этой трухой следует мостить нам дорогу жизни! «Вверься законам Жизни!» — так говорит мне влеченье сердца моего. Ибо законы эти мудры, и мудры оттого, что преступить их нельзя!
Мудрость Жизни не в ее мудрости, а в ее абсолютности, в том, что нельзя Ее обмануть. Здесь не изловчишься, не передернешь, а если и ухитришься, то сам себя и накажешь, себя только и перевернешь ты, хитрец, с ног на голову!
Нет у нас другой жизни, кроме той, что есть в миг этот. Так стоит ли поливать ее грязью, обвинять в несправедливости и желать другой, но несуществующей? Стоит ли ожидать того, чего нет совсем, если даже то, что есть, не принято нами, а лишь отдано на поругание?!
Не отступать от самого Себя и Другого, не отступать от Жизни и Мира — вот что говорит Заратустра мне своей радостью, своей легкостью и непринужденностью. И отвечаю я ему тем же.
Я счастлив сейчас, чего же желать мне еще? Во что верить, что пытаться узнать? Кто сказал, что Бог одинок, — тот не знал Бога, а потому о себе, но не о Боге говорил он.
Множество божеств танцует ветрами шумящими: Другой и я, ощущающий себя Самого, мы Двое, Танец и Свет, Мир и Жизнь!
Я задумался, Зар подошел и дунул мне в нос, мы рассмеялись…
Вернулся Свет в обитель мою не отражением, но источником. Некогда Он ушел от меня и затерялся. Он скитался и мыкался, кричал во тьме, одиноко было моему Свету и пусто.
Но пришел Заратустра, и некуда мне больше спешить и нечего ждать, не о чем мечтать мне и нечего бояться. Нет времени, нет пространства, нет качеств и оценки их. Мир Двух созидается Сам!
Тишина кругом, тишина. Всякая речь напрасна, всякая речь пуста, и только касание говорит, только ему неведома ложь. Я прикасаюсь к Жизни, в соприкосновении с Ней я чувствую Мир.
Касайся меня, Жизнь, касайся! В соприкосновении нашем — созидаешься Ты, в соприкосновении с Тобою я оживаю. Я позволил другому Другим быть, так освободился я для Тебя, о Жизнь!
Забираешь — бери, даешь — давай! Тебе отдаю я все, о Жизнь, на вольные пастбища отпускаю я волю свою, нет мне нужды в ней! Большего не возьму, малого не отдам, когда же придет срок — с ним и уйду.
Нет в нас ничего самоценного, кроме точки отсчета, что ценна, ибо она открыта контакту. Только точка отсчета, остальное же — пустота и игра пустот. Что ж может смерть забрать у меня?
Вижу я Других. В мире Других я живу, я живу в Мире. И остановился я, ибо движения нет. В остановившихся я узнаю эгоистов, с ними переглядываюсь я глазами. Они улыбаются мне, я улыбаюсь в ответ.
Конец суеты, я остановился!
Мифы прошлого, мифы будущего не пугают больше меня, ибо доволен я настоящим. Нет ни прошлого, нет ни будущего, есть лишь взгляд настоящего. Что ж думать мне о несуществующем?
Нет, взгляд мой вернулся в себя и освободил сердце мое от тревог.
Заратустра достал с полки книгу, обтер пыль, звонко чихнул и рассмеялся:
— Чихал я на мудрость, которая говорит!
Я сидел за столом и как раз делая очередную запись в дневник. Но в какой-то момент я вдруг почувствовал странное колебание во всем теле, веки мои задрожали, и я услышал странный, призывный шум.
Картинка перед моими глазами стала мерцать и трескаться. Все происходило так, словно бы шар или купол, в котором я находился, стал разрываться снаружи, с невидимой для меня стороны.
Я попытался встать, но ноги меня не слушались, потом мгновенно натянулись, как два металлических троса, и задрожали. Нестерпимая боль пронзила меня насквозь. Я стал задыхаться.
Остальное помню смутно. Говорят, я кричал, но даже если и так, то я не слышал своего голоса. Постепенно память возвращается ко мне… Что это было?