– Пьяным вообще везет. Все разобьются, погибнут, а какой-нибудь пьяный водитель останется жив и здоров, – ворчала Катя, раздеваясь и направляясь в ванную комнату. Саша молча курил в кресле. – Но я все равно не ожидала от тебя такого бессердечия. Ты же видел, что он пьян в дымину, неужели тебе не было его жалко? Ведь молодой еще парень! – прокричала она уже из ванной. – Я понимаю, защищать пьяных нельзя, но все равно. Не думаю, что мы бы простили себе, если бы с ним что-нибудь случилось. Саша, почему ты молчишь, не разговариваешь со мной?
Но он и на этот раз не вымолвил ни слова.
– Между прочим, Михаэль и мне не нравится. Мало того, что он пьяница и бездельник, так еще и развратный тип! – добавила Катя.
– Он что, приставал к тебе? – громко, строгим тоном вдруг спросил Саша, посмотрев в раскрытую дверь ванной.
– Нет, что ты! Ко мне он не приставал, думаю, у него имеются инструкции насчет туристов. Ну, то есть… Я хочу сказать, что с гостями замка это запрещено. Я так думаю.
Она появилась в комнате в махровом белом халате, с полотенцем на полове, розовая и окончательно проснувшаяся.
– С чего это ты решила, что он – развратный тип? – Муж посмотрел на нее холодноватым, недоверчивым взглядом. Катя даже остановилась посреди комнаты, настолько ее поразили и его взгляд, и голос.
– Ты что, Саша? Он ко мне не приставал. Нет! Но у него связь с этой русской… с Татьяной. Я сама видела, как они в ее комнате занимались… этим.
– Чем?
– Саш…
– Как ты там оказалась? – Он резко поднял голову. – Она, насколько я понимаю, живет выше нас?
– Да это вообще в другой стороне, за старинным шкафом… какая разница?! Просто я хочу сказать, что он платит ей за эти услуги, понимаешь? Как проститутке. И не думаю, что у нее вообще на родине есть семья, дети, муж. Да шлюха она, эта Таня! Вот.
– Деньги, говоришь? И ты слышала их разговор?
– Помнишь, вчера, когда ты ждал меня в баре, я пошла за свитером и задержалась? Так вот признаюсь: я следила за этой парочкой. Мне было любопытно. Сначала я услышала голоса, вернее, ее голос. Русскую речь. Понимаешь? Подошла к двери, слышу – она требует у него деньги. И немалые. Две тысячи евро!
– Две тысячи евро? Ты не ослышалась?
– Нет, у меня все в порядке со слухом…
– Но это слишком огромная сумма для того, чтобы расплачиваться со шлюхами! Что же она должна была ему сделать, чтобы он столько заплатил ей?
Он произнес это таким убийственным тоном, что Катя сразу представила себе русскую уборщицу Таню, прикованную к стене замка и подвергавшуюся пыткам.
– Саша! Не пугай меня! Думаю, он пользовался ее услугами в течение долгого времени, вот и накопилась такая сумма. Работает женщина, понимаешь? Денежки зарабатывает. Шлюха она, вот и все. Не понимаю только, почему такие нравятся мужчинам? Да, вспомнила. Она еще устроила ему сцену ревности. Сказала, что видела его в пивной с какой-то другой русской.
– Какой? – Саша бросил на нее быстрый нервный взгляд.
– А тебе-то какая разница? Она из Калининграда, кажется. Думаю, Михаэль начал ухаживать за русской, похоже, туристкой, а наша Таня была в тот момент в «Красной башне» и увидела своего любовника, развлекающегося с другой… Конечно, ей это не понравилось.
– Но если она шлюха, как ты говоришь, то ей должно быть наплевать, с кем еще спит Михаэль. Он же ей платит, а не собирается на ней женитьсся и не клянется ей в любви.
– Ладно, Саша, давай спать. Что-то мне эта тема порядком надоела.
Она разделась, легла под одеяло, закрыла глаза. Саша выключил свет, чтобы не мешать ей спать, и тоже отправился в ванную.
Она лежала на спине на чем-то гладком и твердом и откуда-то знала, что это – тот самый лежак, на котором секли узников Дахау. Лежать было неудобно, но и пошевелиться Катя тоже не могла. Кажется, она была крепко привязана к этому страшному месту и теперь, ничего не понимая, ожидала, когда к ней подойдут с плеткой. Странное, ни на что не похожее устройство из кости и дерева – она так и не поняла там, на экскурсии, когда держала эту плетку в руках, из чего же она сделана. Желтая, длинная, с янтарным отливом, она была отполирована «работой» над сотнями изувеченных, испоротых тел. Ею хлестали спины ни в чем не виноватых людей. И Катя вдруг заплакала. Надрывно, громко, в голос – ей было до смерти жаль всех этих замученных и умерщвленных людей, евреев, вся вина которых заключалась в том, что в их жилах текла кровь иудеев.
Она проснулась и поняла, что ее подушка мокрая от слез, да и по щекам все еще продолжали стекать соленые капли. А в груди словно застрял острый кол. Плечи ее судорожно подергивались, словно все еще продолжались рыдания, вызванные кошмарным сном. Что такое сон, подумалось ей, – что? И как можно там, в нереальном мире (или он все же существует, и это ее личный, наполненный подобными ужасами мир?), испытывать столь сильные чувства, так переживать и быть уверенной в том, что и ты тоже – узница Дахау, и что в тебе тоже течет концентрированная, густая, сложная по своему генетическому составу, солоноватая, как и у всех остальных людей, кровь иудеев, и что тебя сейчас высекут до крови хлесткой желтой палкой, окрашенной кровью тех, кого секли до тебя в течение долгих месяцев?
Катя провела влажными ладонями по щекам, тряхнула головой и, наконец придя немного в себя, оглянулась. Саша. Где Саша? Его не было в постели. Похоже, он и не ложился? Ей стало жарко. Что случилось? Где он? Может, до сих пор в ванной? С ним что-то случилось? Ему стало плохо?
Она вскочила с кровати и бросилась в ванную комнату. Но там никого не было. И в комнате она была совсем одна. Ничего не понимая, но испытывая странную тревогу – ощущение, которое в ее новой жизни было первым неприятным и саднящим чувством («Меня бросили?»), она накинула халат, взяла зажигалку, чтобы в случае необходимости посветить себе в темном коридоре, и вышла из комнаты.
В замке на всех этажах, оказывается, мерцал желтоватый мягкий свет. Видимо, Лора Бор допускала вероятность того, что гости могут выйти ночью из своих комнат, и, чтобы они не испугались и чувствовали себя спокойно и комфортно, был придуман это непонятно откуда льющийся свет.
– Саша! – тихо позвала Катя. Но замок спал.
Катя быстрым шагом обошла весь этаж, спустилась вниз, приблизилась к двери, ведущей в бар. Она была открыта, но там было темно и тихо. Тянуло свежестью из распахнутых в холле окон, выходящих в парк. За чугунными витыми, в форме виноградных листьев решетками роскошным, бирюзовым с золотом, фосфоресцирующим витражом светилось предрассветное небо.
Катя металась по этажам, пыталась увидеть знакомый силуэт мужа, тихо звала его и больше всего боялась, что столкнется на лестнице или где-нибудь в какой-нибудь башне с Лорой Бор. Она и сама не понимала, почему боится эту тихую женщину. Что-то холодное, излишне строгое и опасное исходило от нее. Или Кате померещелось это только сейчас, ночью, в этом спящем замке, когда все вокруг казалось источающим некую опасность?