– Проходи.
Марго шла по узкому коридору, затем спустилась за стариком по крутой лестнице вниз – всюду горели лампы, было тихо. Наконец он открыл одну из многочисленных дверей, и они оказались в небольшой комнате с электрической плиткой на шатком столе, умывальником и небольшим диваном.
– Тебя как звать?
– Марго, – сказала она честно. Она знала, что для того, чтобы врать, надо постоянно находиться в напряжении и многое держать в памяти, а потому, чтобы облегчить себе задачу, решила назваться собственным именем.
– Маргарита, значит. Красивое имя. – Старик разгружал пакеты. – А меня – Марк. Мы с тобой почти тезки. Молоко с булкой будешь, пока суп сварится?
Она кивнула, и тогда Марк, вдруг опомнившись и скинув фуфайку (под ней оказалась черная рубашка с короткими рукавами, заправленная в черные же джинсы), кивком головы указав ей на умывальник с мылом, достал с полки кружку, плеснул туда молока. Булку с орешками положил, едва касаясь пальцами, на тарелку.
– Вот, поешь. А потом и поговорим.
И Марго набросилась на еду. Никогда еще булка с орехами не казалась ей такой вкусной, а молоко – жирным и сладким. Похоже, старик знал, что покупать и где.
– Ты посиди здесь, подожди меня, а я пойду поговорю с одним человечком… Вернее, не поговорю, говорить-то он не умеет… – И, бормоча что-то, Марк вышел из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.
Марго, доев булку и допив молоко, выскользнула за ним и, оказавшись в коридоре, стала ломиться во все двери подряд. Но все они оказались запертыми. Тогда она поднялась на один лестничный пролет и нырнула в темноватую арку, ведущую куда-то вправо, в коричневый душный мрак. Она шла довольно долго, чувствуя, что находится в здании, напоминающем ей старую баронскую поликлинику, которая в начале прошлого века была графским особняком: широкие коридоры с дверями по обеим сторонам, а за дверями – просторные комнаты с высокими потолками и окнами (теперь это медицинские кабинеты, убогие, с рыжими от ржавчины умывальниками, истертым паркетом).
И вот она дошла до конца коридора – внизу светилась щель. Она толкнула перед собой дверь и чуть не ахнула. Огромный зал. Бальный зал. Со сверкающим паркетом, пышными занавесями от потолка до пола и зачехленным роялем. Марго, понимая, что, кроме Марка, ей здесь бояться особенно некого, смело двинулась вперед, почти прокатилась (предварительно разувшись и оставшись в одних носках) по скользкому полу до рояля, коснулась его серого полотняного чехла и, собираясь уже повернуть назад, услышала какие-то голоса, точнее, голос. Подумала, что ее ищут, и спряталась за бархатной портьерой, затаилась. Но так больше ничего и не услышала. Попятилась, спиной открывая легко поддающуюся дверь за портьерой, и оказалась в следующей комнате. Тоже большой, но напоминающей скорее гостиную или непомерно большую туалетную комнату с зеркалами почти во всю стену, бархатными стульчиками «под старину», диванчиками, мраморным умывальником, над которым под слоем пыли, овальное, в тяжелой золоченой раме, еще одно зеркало. Вероятно, когда-то, в старинные года, здесь дворянские дочки, барышни, готовились к балу, поправляя в последний раз локоны, подрумянивая щеки, припудривая рисовой пудрой носы…
Куда я попала? Паркет новый, мебель – тоже. Много пыли. Здесь давно никого не было. Что это за чертовщина такая?
Она увидела еще одну дверь – следующая комната, уже поменьше, с вешалками, на полу – красный узорчатый ковер… И так она шла, углубляясь все дальше и дальше, пока у нее не закружилась голова и она не очнулась в туалете. Современная итальянская сантехника, кафельные плиты в матовых розовато-голубых, гобеленовых тонах – фарфоровые унитазы, биде, душевые кабины.
Совершенно сбитая с толку, Марго открыла кран, чтобы сполоснуть руки. Вода полилась теплая. Только сначала грязноватая, бурая, а потом прозрачная.
Пожав плечами и пробормотав про себя не хуже старика Марка что-то невразумительное, Марго почти бегом побежала в бальный зал, оттуда, по памяти, в каморку, где обещала (да кому я, собственно, чего обещала?!) ждать, и у самых дверей налетела на старика.
– Искала туалет, не нашла, – сказала она, глядя на него честными глазами.
– Меня бы спросила, – сухо бросил он, подталкивая ее в спину, не желая, видимо, чтобы она и дальше торчала в коридоре. – Далеко зашла?
– Там, наверху, темный коридор, я шарахалась от двери к двери, но все оказались запертыми. Что это за здание?
– Не твое дело. Ты поела? Вижу – поела. Сейчас будем варить суп.
– Вы должны были с кем-то переговорить, что-то спросить… – напомнила она ему.
– Я поговорил, если это можно назвать разговором… Думаю, что тебе лучше уйти. Ты не согласишься…
– А что надо делать?
– Раздеваться догола.
У Марго округлились глаза.
– Натурщицей сможешь поработать за стол и ночлег? Работа трудная, но в комнатах тепло, не замерзнешь…
– Натурщицей? Смогу, наверное, хотя я никогда не пробовала… Но сначала мне надо сходить в одно место…
– В туалет, что ли?
– Да нет! Одежду свою забрать у одной цыганки, вернее, часть одежды, остальное она отдаст мне, когда я верну ей долг.
– И много?
– Да нет… Двести рублей.
– Поди возьми… А когда поработаешь у нас, расплатишься со своей цыганкой и заберешь остальное.
Так ничего для себя и не выяснив, Марго, тепло поговорив с Марком и пообещав, что придет сюда ночевать, вышла из особняка и где-то с полчаса просидела на лавке под деревьями, пытаясь осознать увиденное. Мягкий августовский вечер наступил незаметно. Солнце напоследок позолотило скамейки Петровского бульвара, махнуло золотом по деревьям и скрылось. Марго впервые за последние дни почувствовала усталость. Ей захотелось к Лютову домой, забраться в постель и хорошенько выспаться. Но она уже знала, что спать ей придется в другом месте. И даже знала, как уговорить Лютова пойти на то, чтобы он принял ее план и отпустил ее сюда, на Петровку…
* * *
У него отнялся язык, когда он увидел Марго в шапочке и его пижамных штанах.
– Скажи мне на милость, ты в таком виде моталась по Москве?
Она молча смотрела на него, приготовившись выдержать все его упреки. Какая, в сущности, разница, что он теперь скажет? Главное, что ей удалось проникнуть в офис, познакомиться хотя бы с одним из его обитателей.
– Скажи, Лютов, ты так и будешь на меня орать всякий раз, когда я что-то сделаю без твоего ведома?
От такого прямого и нахального вопроса Лютов и вовсе потерял всякую способность что-либо соображать. Она не понимала, думал он, что своим поведением разрушает тот образ несчастной интернатской девчонки, что он носил до этой поры в своем сердце, порываясь взять билет до Баронска и два – обратно. Перед ним была самая что ни на есть «оторвяга», чья бандитская сущность проявлялась время от времени, как бы напоминая: я не Наташа Троицкая, умная и добрая, настроенная на семью женщина, с которой всегда можно договориться. Я – Марго, помесь бродячей кошки с домашней обласканной болонкой, и не тебе, Лютов, решать, на какое место мне прицепить розовый атласный бантик. Марго была обрушившимся на него фактом своего существования, и он, как человек ответственный, должен был принять ее такой, какая она есть.