– Но, Артем! Будь великодушен к своей жертве, в конце концов! – почти взмолилась она, уловив в его глазах что-то страшное.
– Отчего же ты не была великодушна ко мне?!
Какой же он взрывной, господи помилуй! Она ему слово – он ей двадцать! Пожалуй, лучше не нарываться. Синяк на левой скуле обещает быть заметным, так что напрашиваться на второй такой же синячок на правой лучше не стоит.
Оля горестно опустила уголки губ, на удивление сделавшись похожей на маленькую девочку. Сделала это скорее инстинктивно, чем сознательно, хотя и знала, что водится за ней этот жестик, вызывающий резкий приступ сострадания у обидчиков. Не остался равнодушен к нему и Артем, хотя на его сочувствие она надеялась меньше всего.
– Ладно, не куксись, – примирительно пробормотал он, глазея исподлобья, как она убирает со стола и моет посуду. – Говорить тебе ничего не буду, но порадовать могу.
– Чем? – От неожиданности чашка выскользнула из мокрых рук и едва не разбилась о край раковины.
– Тем, что, следуя в этот пункт назначения, я меньше всего рассчитывал найти здесь тебя. Ведь случайно же почти наткнулся. Сведения о тебе еще на подходе. Они поступят ко мне где-то недели через две.
– Да?! – против воли вырвалось у нее.
Большего разочарования и обиды на идиотскую случайность или, в гроб бы его мать, – провидение представить вряд ли было возможно. Как же так?! Ну почему?! Целых две недели... Она успела бы не только уехать отсюда, вопреки всем наставлениям и предостережениям местного мента, но и попыталась бы снова замести следы. Разве Нинка не помогла бы ей? Как бы не так! И документы бы справили незасвеченные, и...
Что «и», Ольга и сама затруднялась представить. Но в любом случае ей удалось бы избежать этого жутковатого свидания с воскресшим прошлым, если бы она не попалась ему на глаза.
– Могу представить твои чувства, – хмыкнул он, поднимаясь со своего места и направляясь следом за ней в комнату.
– Не можешь...
– Могу, могу! Потому как сам едва в сугроб не сел, чуть не наткнувшись на вас, воркующих у подъезда. Такая сладкая парочка...
Вот, значит, когда он сумел ее запеленговать. Когда этот безнадежно невезучий Кулешов ждал ее, полный раскаяния в содеянном. Будь он неладен, в конце концов! Ведь стоило ей тогда беспрепятственно улизнуть, кто знает: увидел бы ее Ленский или нет.
– А зачем ты сюда? – почти машинально поинтересовалась она и, что было совсем уж некстати, предположила: – У дружка, наверное, своего, уголовничка, решил перекантоваться...
Мгновенно его рука ухватила ее за плечо и резко развернула.
– Что ты о нем знаешь, сучка?! Слышал, его замели. Опять твоих рук дело?!
Вот тут она снова заледенела. Таким могильным холодом повеяло на нее из его глазищ. Таким зловещим смыслом было исполнено каждое его слово, что ноги ее сами собой подогнулись, и Ольга поняла, что еще мгновение – и она рухнет на пол.
– О, черт! – Артем подхватил ее под мышки и потащил волоком к дивану, совершенно не собираясь вести себя по-джентльменски. – Хватит чудачествовать, идиотка!
Грубо (и как только можно так поступать со слабым полом!) он швырнул ее на диван и заходил по комнате, ероша без конца ежик черных волос. Ольга пришла в себя почти сразу, но с заявлением о своем душевном и физическом состоянии решила повременить. Обессиленно раскинув руки в стороны, она опять же горестно опустила уголки губ и принялась рассматривать из-под подрагивающих (якобы от еле сдерживаемых слез) ресниц мечущегося киллера.
Да... Господь ему от щедрот своих отвесил всего предостаточно. Тело крепкое, гибкое. Мужчин такой стати ее бабка Люба всегда клеймила загадочным для Марьяши в том возрасте ярлыком: «Хишшник!» Они подолгу смотрели им вслед, когда бабушке и внучке случалось вместе прогуляться по улицам их городка. Происходило это, правда, редковато – по случаю сильной занятости бабули, но когда случалось, Ольга (тогда еще Марина) бывала по-настоящему счастлива.
Перво-наперво, баба Люба никогда ее не журила. Учить уму-разуму любила, но это учение сводилось к пропаганде внебрачных половых отношений, вернее, к правильному ведению оных. Марина мало что понимала тогда, но по прошествии времени поняла и даже оценила.
Во-вторых, ей импонировал тот факт, что баба Люба видела в ней скорее подругу, чем внучку. И часто делилась с ней своими сокровенными желаниями и мечтаниями. Правда, с применением словосочетаний из ненормативной лексики.
Так вот, относительно «хишшников» девочка с детства уяснила невероятную истину: бежать от них нужно как можно дальше и как можно быстрее, но... Но, убежав, никогда уже не сможешь насладиться настоящей страстью. Той, о которой мечтает каждая женщина с раннего детства (записано со слов покойной бабули).
– Только хишшник знает, как ублажить бабу, детка! – шамкала баба Люба много лет назад. – Только ему ведомо, как найти нужный ключик к бабьему сердцу.
– Я за такого замуж выйду, – вполне серьезно заявляла тогда Марина, держась за бабкину руку.
– Упаси тебя бог, детка!!! Упаси тебя бог!!! Пропадешь. Сгоришь и будешь кучкой пепла...
Теперешний «хишшник» вполне соответствовал тому типажу, от связи с которым ее так предостерегала покойная баба Люба. И пусть любви между ними не было и не могло быть, судьба имела наглость посмеяться над ними, сведя бок о бок в этой жизни.
Артем был красив до неприличия. Мужчине нельзя быть таким красивым. Мужчины с подобным набором внешних данных действительно оставляют после себя пепелище погребального костра, разожженного из дамских сердец.
Попасться в сети к подобному красавцу бывает несложно. Ему и делать-то для этого ничего особо не нужно. Просто чуть попристальнее посмотреть в глаза жертве. Дернуть уголком губ в загадочной, многообещающей улыбке. Или произнести что-нибудь своим хрипловатым, исполненным сексуальности голосом. Пусть даже глупость, это все равно будет расценено как нечто остроумное и экстраординарное. Неспроста же они с Нинкой едва слюной не захлебнулись в школьном коридоре, стоило ему лишь рот открыть. Он даже издали производил неизгладимое впечатление, а уж что говорить при более детальном и пристальном рассмотрении.
Сейчас Артем был немного другим, но от этого не менее прекрасным. Его внешность очень удачно подретушировали, придав ей законченную утонченность и даже аристократизм.
Кисти рук... Она всегда обращала внимания на мужские руки. Почему-то это для нее имело значение. Его руки были созданы не для убийства. Эти пальцы должны перебирать струны гавайской гитары, рождая на свет божий умопомрачительно зажигательные мелодии, будоражащие кровь... А они эту самую кровь не будоражат, а проливают. Жуткая метаморфоза...
– Тебе бы музыкантом быть, – хрипловато выдала Ольга, которой надоело притворяться. Сев на диване, она уточнила: – Гитаристом. У тебя пальцы прирожденного гитариста, а ты...