Егорка моментально забыл обо всем и пошел с отцом в кухню на «мужской разговор». Ветка покачала головой и укоризненно взглянула на подругу:
– Вы его не воспитываете, а прививаете «понятия».
– Не лезь! – попросила Коваль. – Он с детства такой, терпеть не мог, когда его ребенком считали. И «понятия» тут ни при чем.
Хохол с Егором вернулись, и на хорошеньком личике сына Марина заметила хитрую улыбку. Он заговорщицки подмигнул Женьке, тот ответил тем же:
– Смотри не забудь! Я на тебя рассчитываю.
– Папуля, не волнуйся, – заверил мальчик. – Я все сделаю, как ты просил.
– Даша, ты еще все не готова? – спохватилась Ветка, глянув на плачущую домработницу. – Нашла время реветь! Ну-ка, умывайся скоренько, надо ехать!
Даша должна была стать свидетельницей на венчании, так как Ведьме вход в церковь был заказан.
…Церемонию бракосочетания Коваль помнила плохо, перед глазами все плыло, собственных слов она тоже не слышала. Говорила что-то в ответ на вопросы миловидной женщины в нарядном костюме, а в голове эти ответы звучали совершенно по-другому, там она была не Мэриэнн Мюррей, а Марина Коваль, и Женька был не Джеком Силвой, а Евгением Влащенко – как и положено. Все остальное как-то прошло мимо Марины. Только выражение лица Женьки, когда он взял ее правую руку, чтобы надеть кольцо, и увидел свободный безымянный палец…
Он молча поднес ее руку к губам и так стоял какое-то время, не обращая внимания на фотографа, быстро делающего снимок за снимком.
«Нужно забрать флэшку», – почти автоматически отметила Марина.
Очнулась она от странного ступора уже в машине, по дороге к церкви. Поднесла к глазам руку, словно проверила, не сон ли это, дотронулась до Женькиной щеки, заставив его развернуться к ней лицом:
– Ну, скажи что-нибудь…
– Что?
– Не знаю… просто скажи хоть слово, не молчи.
Вместо слов он поцеловал ее, осторожно запустив пальцы в длинные волосы. Наслаждался так, словно никогда прежде не делал этого, не прикасался к ней, не целовал, не чувствовал, как вздрагивает под ладонями ее гибкое тело. Будь его воля, и никакой церкви, ничего – домой, домой, в спальню, и не выходить оттуда до тех пор, пока будут силы. Но у Марины был свой план, которому придется следовать. Идею венчания Хохол и сам признал удачной, скорее, это было нужно больше ему, чем Марине, в принципе не верившей ни в бога, ни в черта. Но у Женьки было стойкое ощущение, что брак, освященный в церкви, станет для Коваль чем-то особенным, важным.
В небольшой церкви у кладбища их ждали. Отец Гавриил, молодой мужчина с аккуратной бородкой и глубокими, ясными серыми глазами, поговорил о чем-то с Дашей и вошел в храм. Марина жутко хотела курить, но понимала, что нельзя делать этого рядом с церковью, да еще перед венчанием. Она вцепилась в руку необычно серьезного Хохла, и тот успокаивающе похлопал ее по тылу кисти:
– Не волнуйся, котенок, все хорошо… – Нагнувшись, он поцеловал ее в щеку.
Ветка замахала руками, и Марина с Хохлом и Дашей вошли внутрь, а за ними Бармалей.
…С толстых белых свечей медленно капал воск, обжигая кожу руки, но Марина даже не чувствовала этого. В ее мозгу отдавалось каждое слово священника, каждый звук, раздававшийся в небольшом помещении церкви. Сзади стояли Бармалей и Даша, держа над головами Марины и Хохла венцы. Коваль вцепилась в Женькину руку и чувствовала, как подрагивают его пальцы. Когда же все закончилось, она ощутила какую-то пустоту в душе, как будто потеряла что-то важное, без чего жизнь утратила смысл.
– Ну вот, котенок… – хрипло проговорил Хохол, остановившись на крыльце церкви и щурясь на яркое осеннее солнце. – Вот и все…
– Ты сказал так, словно жизнь кончилась, а дальше ничего нет. Как итог подвел… – тихо проговорила Марина, глядя на выстелившие дорожку желтые листья.
– Ну, что ты, котенок! Дальше еще столько всего! – засмеялся Хохол, привлекая ее к себе.
Даша, скинув с головы косынку, подошла к ним, отстранила Женьку и обняла Марину, расцеловав в обе щеки:
– Ох, Марина Викторовна… Может, хоть сейчас все пойдет по-людски, а?
– Может… – рассеянно протянула Марина, напряженно глядя в сторону кладбища и решая внутри себя сложнейший вопрос – пойти ли на могилу Егора или не огорчать Женьку, не омрачать ему день исполнения желания.
Хохол, отойдя к машинам, курил в компании Бармалея и водителей, рядом с ними стояла и Ветка, раскуривала сигару и напряженно посматривала в сторону подруги.
Даша словно почувствовала настроение бывшей хозяйки, погладила по плечам, прижала к себе и совсем по-матерински сказала:
– Не надо, Марина Викторовна… Не надо – сегодня. Он ведь тоже человек, ему будет плохо…
– Спасибо, – прошептала Коваль, спрятав лицо у нее на шее и тихо всхлипнув.
– Не плачьте, Марина Викторовна… Егор Сергеевич простит…
Почуяв неладное, Хохол выбросил сигарету и быстрыми шагами направился к новоиспеченной жене:
– Мариш… что случилось, котенок? Что с тобой? – Он потянул ее к себе, заглянул во влажные от скопившихся слез глаза. – Ты плачешь?
– Нет, родной, не плачу… Дай мне платок, пожалуйста…
Женька вынул платок, сам осторожно промокнул ее слезы, стараясь не испортить макияж, подул в лицо:
– Вот так… Поедем отсюда.
Он прекрасно понял причину ее настроения и ее слез – близость кладбища и могилы Малышева была столь очевидна, что даже слов не требовалось никаких. «Господи, скорее бы уехать отсюда, – подумал Женька про себя, подводя Марину к машине. – Я не могу, я устал сдерживаться. Это бредовина – к трупу ревновать, а сделать не могу ничего, ни с собой, ни с ней…»
– Хочешь совет? Не повторяй ошибок Малыша, не прощай мне всего на свете – и тогда сможешь быть уверенным, – прошептала она. – Понимаешь? Со мной только так и надо. И когда ты научишься быть сильнее меня не только в постели, но и вне ее, вот тогда…
– Ох, Маринка… – покачал головой Женька, укоризненно глядя на нее. – Твоя откровенность иной раз напоминает беспредел…
Через три дня они сидели в салоне первого класса, ожидая взлета. Впереди снова была Англия, ставшая уже привычной и размеренной жизнь, где просто нет места криминалу. Но и многое изменилось за это время, проведенное в России. Хохол улыбнулся довольно, чуть скосив глаза на свою руку, крепко сжавшую Маринину. Тонкий ободок обручального кольца показался ему чем-то вроде олимпийской золотой медали…