– Зачем? – застыла она с набитым колбасой ртом.
– А затем, чтобы больше оттуда не возвращаться, – сказал, как в воду прыгнул. И тут же обрадовался, что сказал наконец, и понесло его: – В общем, я решил с тобой расстаться. Собирай свои вещи и к маме отправляйся. Не могу я больше жить с тобой.
– Почему?! – Ее огромные серые глаза, единственное, что осталось от ее прежней привлекательности, наполнились слезами. – Ты… ты больше не любишь меня, Вова? Ты бросаешь меня?
– Да, – кивнул он с удовлетворением. Даже слезы ее теперь его не трогали, как прежде. – Я не люблю тебя. И я тебя бросаю. Довольна?
Она замотала головой, брызнув на неряшливый халат крупными слезами. Начала судорожно глотать колбасу, подавилась, закашлялась, и ему пришлось молотить ее по громадной спине кулаком, чтобы кусок пошел туда, куда надлежало. И тут же, не давая ей опомниться, зачастил:
– Собирайся, Лен, собирайся. Слезы не помогут, меня ими теперь не проймешь. Я все решил. Я тебя больше не хочу. Так что съезжай. Ерепениться не советую, тебе же дороже будет. Давай по-тихому расстанемся, без истерик и шума. Нет, ну если ты, конечно, хочешь шума, то давай! Привлечем внимание общественности. Бабкам во дворе порадуем глаз твоими тряпками, которые я стану с балкона вышвыривать.
– Козел! – выдала Алена с чувством, когда смогла отдышаться. – Мент поганый! Все менты козлы!
– Па-апрашу без оскорблений должностного лица! – рявкнул он, хватая ее за руку и сволакивая с табуретки. – Вали отсюда, корова, если не хочешь, чтобы я сейчас наряд вызвал. Пошла вон!
Собралась Алена в рекордно короткие сроки. У нее и вещей-то в его доме было немного. Только сезонные, все остальное хранилось в доме ее матери. Собрала два громадных пакета, топорщившихся обувью тридцать девятого размера, байковыми пижамами и комплектом полотенец. Встала у порога, отдуваясь. Глянула на него с ненавистью и произнесла, перед тем как уйти:
– Ну, козлина, ты меня еще запомнишь! Я тебе устрою…
– Ступай, Лена, ступай.
Его яростная решимость постепенно теснилась глубокой депрессивной усталостью, орать и спорить больше не хотелось. Хотелось поскорее остаться одному, упасть лицом вниз на диван и забыться хоть минут на двадцать. Потом можно будет снова позвонить Кольке… Нет, лучше все же доехать до него. На вечернее дежурство еще не скоро, так что можно и кореша навестить, и по городу помотаться. Может, кто из общих знакомых Сячинова видел? Это на тот случай, если дома его не окажется…
– Ты меня еще не знаешь, гадина! У меня друзей… – Алена всхлипнула. Тут же ее полная ладонь прошлась по лицу, стирая влагу, она тряхнула головой и произнесла с ненавистью: – Подставлю тебя так, что век не отмоешься. Запомни!
Тишина, воцарившаяся с ее уходом, гнетущей тяжестью легла ему на душу. Раньше думал: что вот уйдет Ленка, и хотя бы часть его тоски рассосется. Не вышло. Наоборот, тяжелее стало. Распахнутые шкафы, выдвинутые ящики тумбочки хищно скалились на него опустевшим нутром. Вроде и вещей немного забрала, а на полках полное опустошение. Его-то вещи куда подевались? Хотя он не любил вещами обрастать, большую часть времени облачаясь в форму. От старья так вообще очень сноровисто избавлялся, оттаскивая на свалку. А Ленка все цеплялась за тот хлам – что-то штопала, что-то на себя подгоняла. На пикник даже в его шмотках вырядилась. Чучело огородное!
Вспомнив нелепость ее вида в минувший выходной, Владимир немного приободрился. Нет, все же он правильно сделал, что выгнал ее. Нет бабы – и это не баба. Ему и лет-то всего под тридцатник, и собой он вполне ничего. Неужто девчонку не найдет? Такие цыпочки катаются по дорогам… Глазки ему строят, когда он их тормозит и штраф пытается выписать. Зацепить какую-нибудь из них – раз плюнуть. А он к этой росомахе прицепился… Потому что некогда ему было в своей личной жизни расставить все по местам.
Нет, важное дело сделал, важное.
Володя вернулся в кухню, сел за стол, бездумно оглядел стены. И снова раздражение на бывшую теперь уже сожительницу накрыло с головой. Целый год жила в его квартире и даже обои не удосужилась переклеить! Не работала, детей не имела. Чем занималась, спрашивается, целыми днями? Бока наедала? Действительно, чего ж за его счет не наесть было, деньгами он ее снабжал в достатке и регулярно. Пускай теперь попробует на мамину пенсию пропитание себе добыть в таком объеме.
Угрожала ему еще, соломы стог! Друзей, говорит, у нее немерено. Какие друзья-то? Откуда? С ее улицы? Шпана мелкая? Так они до сих пор на роликах по дорогам ездят. И Володька Кириллов им стопроцентно не по зубам.
Он снова набрал номер напарника, выслушал вежливый ответ про недоступность Коляна и решил собираться. Сиди не сиди, а Колян просто так на голову не свалится. Надо его поискать.
Пока ехал до его дома, чего только не надумал. Пришла даже в голову шальная мысль, что отстегнули напарнику много больше, чем ему, Володьке Кириллову. И что тот теперь со своей Ниночкой пузо греет где-нибудь на Красном море. А что? Как вариант очень даже подходит. Они на шашлыках Турцией грезили, мусолили тему отдыха в теплых краях без конца, глаза мечтательно закатывая. А Ленка и тут отличилась, дура толстощекая. Слушала, слушала их щебет и заявила:
– А здесь чем не отдых? Красотища-то какая! Мяса вдоволь, водочка, огурчики, помидорчики… А по заграницам одни дураки ездят. Там ведь голодать только!
Он тогда чуть сквозь землю не провалился от такой ее гастрономической философии. Нет, хорошее дело сегодня сделал, что спровадил ее, хорошее…
Двухэтажный старенький дом на восемь квартир, где снимали жилье Сячинов со своей Ниночкой, задушили старые тополя, обняв строение плотным кольцом. Владимир зашел в подъезд и досадливо поморщился, глянув на обувь, ботинки ощетинились липкими смолистыми почками от тополей. Попробуй теперь отодрать… Зачем его сажают? Сорняк ведь, а не дерево. То почки, то пух, то листва на башку сыплет с середины лета…
Он звонил в Колькину дверь до посинения, никто не открыл. Ухо даже к двери прикладывал, слушал. Тишина. Хотел было уйти, но потом, подумав, позвонил в дверь напротив.
Там у Коляна знатная соседка проживала – разбитная бабенка, лет тридцати пяти, незамужняя. Все Кириллову глазки строила да на чай зазывала. Он отшучивался, но от приглашения всякий раз отказывался. Не потому, что дама ему не нравилась, а потому, что с Ленкой жил. Принцип у него, нестандартный по теперешним временам: раз живешь с женщиной, на сторону не смотри. Лучше брось ее, если нужда есть мотаться по другим койкам. Брось и пользуйся своей свободой, как тебе заблагорассудится. А пока обременен обязательствами, будь честен. И он, между прочим, очень гордился своим принципом. И глупым пережитком его не считал. И когда подкалывали его – да тот же Сячинов не раз подкалывал, – всегда отвечал с достоинством, никогда не поддаваясь на провокации. Теперь же он вроде свободен, значит, может и в гости к разбитной Колькиной соседке зайти.
Марийка, так звали соседку Сячинова, открыла, будто за дверью стояла и ждала, пока он позвонит.