— Вас не взяли, — кивнула Юля докторше.
— Ничего, меня милиция подберет. — Она вздохнула и принялась поправлять в своем чемоданчике пузырьки и упаковки с лекарствами. — Не так-то уж и далеко, пешком пять минут ходьбы. Вы как?
— Не знаю. — Юля снова выглянула из-за ее плеча. — Мне никак. Я ничего не осознаю.
— Понятно.
Девица подхватила Юлину руку с ее колена, вцепилась в запястье, нащупала пульс, удовлетворенно крякнув, что все вроде в порядке. Для верности померила и давление. Осмотрела зрачки, раздирая Юле веко. Пошлепала по плечу одобрительно и обратилась к милиционеру, застывшему чуть поодаль:
— Слышь, Сергей Петрович, что с ней делать?
— Как она? — Его волосатые руки снова уперлись в тощие бока.
— Да ничего вроде. Давление, пульс, все в норме. То ли шок у нее, то ли в самом деле не особо большая потеря. Я не психиатр и даже не врач, я всего лишь фельдшер. На всякий случай успокоительное ей вколола. Уснуть должна минут через двадцать-тридцать.
— Нормально, нет! А в больницу со мной кто поедет? А опознание мне кто проводить должен, пингвины, что ли?! — Милиционер, хоть и поставил Тамаре на вид за ее бранные слова, сам изругался. — Пацан, что с погибшим был, опознал погибшего. Но этого мало.
— А че так?
Фельдшерица приставила к глазам руку козырьком, глянув на милиционера.
— А то! Ты видала, что там осталось?
— Видала.
— Ну!
— Чего ну? Плавки его, маска с трубкой и шапочка резиновая тоже его. Чего еще-то надо, не пойму!
— Родственники должны опознавать, вот что! — он сунул правую руку в широченный левый рукав и поскреб по коже ногтями. — А ты ей успокоительного впорола. Теперь до завтра. А ну как она завтра снова неспособна будет. Что мне с этим утопленником делать прикажешь?! Мне его даже положить некуда! У нас в морге холодильники потекли! Слыхала небось?
— Слыхала. Там вроде ремонтировать собирались, вот их и отключили.
Юля их почти не слушала. Она с благодарностью приняла из рук пензенского Сергея бутылку минеральной воды и вливала ее теперь в себя маленькими глоточками, испытывая непередаваемое удовольствие.
Схватившаяся тонким ледком вода гремела в бутылке детской погремушкой. Крохотные льдинки похрустывали на зубах, таяли на языке, возвращали к жизни спекшееся нутро. Даже моргать стало не так больно. И чужое присутствие рядом воспринималось с полным безразличием. Хотя эти двое — милиционер и фельдшерица — не очень-то заботились о ее душевном состоянии, наперегонки обсуждая, куда им девать труп погибшего под винтом катера. Считали, видимо, что успокоительное лекарство все способно списать.
— А с ней что делать?
Деваха в белом халате, застегнутом на три пуговицы, сидела на скамейке, широко разведя коленки и обмахивалась бумажным пакетом из-под бинтов. Назойливые взгляды милиционера, нацеленные на самую крайнюю снизу пуговицу, ее ничуть не беспокоили. То ли привыкла к ним давно. То ли милиционер с его запретным интересом был ей безразличен.
— А что с ней делать? — снова заканючила фельдшерица, все еще помнившая о клятвенном обещании не бросать больного.
— А что с ней можно делать? Пускай вот тетенька ее забирает по месту квартирования, а завтра утром мы встретимся. — Милиционер оторвал наконец свой взгляд от распаха белоснежного халата, обращаясь к Тамаре: — Вы мне только адрес сообщите. Надеюсь, с регистрацией у вас все в порядке?
— Да уж, — Тамара вздохнула. — А утром рано прибудете?
— Как можно раньше. И вот еще что, — он подхватил Тамару под локоток и отвел подальше. — Вы там с ней поговорите аккуратненько, что она собирается с покойником делать?
— А что с ним можно делать?! — Тамара в испуге отшатнулась.
— Я не знаю… — он замялся, — понимаете, там от него мало что осталось. Везти за сотни верст… Довезет ли?
— В любом случае ей решать. — Она вздохнула, обернулась, с жалостью глянула на Юлю, с отрешенным видом глотающую ледяную минералку. — Хотя кому там решать?! Сделалась дурочка дурочкой!
— Ладно, до утра, короче.
И совершенно позабыв предложить им добраться до дома, пошел, загребая ногами, к своей машине. Фельдшерица подхватила чемоданчик и побрела за ним следом. Потом все же опомнилась, ухватила милиционера за худой локоток и подергала:
— Слышишь, Петрович, может, давай их подвезем? Нехорошо как-то оставлять тут.
— А? — тот оглянулся и нехотя согласился. — Да давай подвезем. Мне-то что, жалко, что ли? Не уснула бы в машине. На руках я ее точно не потащу.
— Уснет, вон малый крепкий. Дотащит. — Она плотоядно ухмыльнулась в сторону Сереги из Пензы.
Тот маетно слонялся вокруг скамейки, потирал голые плечи руками, и все никак не решался уйти, хотя уйти ему подальше от этого страшного места ой как хотелось.
— Девушка! Девушка! — громко позвала фельдшерица Юлю и помахала рукой. — Идите сюда, мы вас подвезем.
В милицейском «уазике» было тесно и душно. Пахло слежавшейся пылью и забродившим вареньем. Юля все никак не могла понять, откуда этот запах. Сверлила взглядом затылок фельдшерицы, греша на ее нелепый вкус. Может, духами она с таким запахом пользовалась?
Потом досталось милиционеру. Наверняка это запах его дезодоранта или крема после бритья, который тот по утрам выдавливал из дешевого тюбика себе на ладонь и размазывал потом по свежим царапинам.
Косилась и на бедного Серегу из Пензы, совсем позабыв, что после купания в морской воде тот ничего, кроме соли, на своей коже не мог иметь.
Все же рассмотрела минут пять спустя под водительским сиденьем пакет с раздавленными абрикосами. Наверное, про них забыли, взяв на ночное дежурство или на дармовую закуску. Потом пнули, не заметив, ногой. Придавили каблуком. Остальное доделала жара.
Странно, но, кажется, никого не раздражала эта кисло-приторная вонь. Никто не водил носом, не задыхался и не боролся с острыми приступами тошноты. Тамара даже про платки свои позабыть смогла, хотя воротник халата давно уже сделался мокрым от пота.
Всем было ни до чего: ни до духоты, ни до тесноты и уж тем более не до раздавленных дня три назад абрикосов. Одна она изнемогала в узком душном пространстве, потирала ладони друг о друга и косилась по сторонам.
Тамара, сидевшая слева от нее, без конца вздыхала, колыхая, будто студнем, объемной грудью. Понуро смотрела в окно и беззвучно шевелила губами.
Сережа из Пензы очень стеснялся своего голого бока и на каждой кочке настырно отодвигался от Юли к двери. Это, пожалуй, было единственное, что его раздражало.
Милиционер и фельдшерица о чем-то договаривались. Видимо, о чем-то запретном. Так Юле показалось. С чего бы тогда той похохатывать с характерным интимным придыханием и стремительным мельканием языка по губам, а тому пару раз положить ладонь на ее голую коленку?