— Звонил, значит. — Женькины губы брезгливо дернулись. — И что? Когда встреча? Когда он снова станет елозить своим слюнявым ртом по твоей божественной груди, дорогая? Синяк-то прошел или…
— Прекрати, Женя! Я прошу тебя, прекрати! — не выдержав, вскричала она. — Ничего уже нельзя изменить, ничего! Зачем же тогда все это снова передергивать?!
— Вот я и хотел бы понять, как ты могла!.. Ты — мать моих детей — как могла трахаться с этим поганцем?!
Все-таки он ревновал. Надо же… Даже не верилось, что она еще способна будить в нем какие-то чувства, кроме равнодушия. Ревновал, бесился и, может быть, даже хотел. И славно бы было, кабы не та погибшая девочка, за смерть которой кому-то придется отвечать. Вероятнее всего, ему.
— Я тоже не могу понять, как ты мог спать с этой Светой, кажется. Но не кричу же об этом ежеминутно. И мне тоже больно, обидно, стыдно и… — Жанна говорила медленно, не поднимая глаз, будто бы рассматривая маникюр, которым уже как неделю следовало заняться.
— Я мужчина, поняла!!! — заорал вдруг Масютин страшно, будто вскрыл недельный нарыв, который назревал, назревал и неожиданно прорвался, сразу после отъезда детей. — Я мужчина, а ты женщина!!! Ты!.. Ты не имела права!!! Ты не имела права, чтобы тебя имел кто-то, кроме меня! Ты… Знаешь, кто ты теперь для меня?!
Его руки сползли с диванной спинки сами собой и непроизвольно потянулись к ней. Достали ее коленки и вцепились в них с силой, комкая платье, которое она надела по просьбе Антоши.
— Ты шлюха, Жанка! Самая распоследняя шлюха! Если бы с кем-то еще, я бы понял. Я бы даже понял, если бы ты с Серегой, но с Виталиком!!!
Серега был соседом по лестничной площадке. Молодой повеса, клеящий всех и вся, кто попадался ему на пути и кто подпадал под категорию от восемнадцати до сорока пяти. Возрастной ценз был очень строгим. Нижний предел избавлял его от нежелательной уголовной ответственности. Верхний — от излишней привязанности. Кто к кому мог привязаться, Серега не уточнял, но Жанну пытался окучивать уже второй год. Причем делал это чрезвычайно нахально, почти на глазах у Женьки. Тот ревности никогда не выказывал, но пару раз ехидничал что-то неразборчивое. На тему, что не следует гулять там, где живешь, и наоборот…
Теперь вот вышло, что лучше бы с этим непутевым, чем с Виталиком.
— А почему с Серегой? — Жанна растерялась. — Чем же лучше? Он, по-моему, такой же мужик, как и все остальные. И физиология у него та же, и применима в тех же самых местах.
— Дрянь, — коротко обронил Масютин и оттолкнулся от нее с явным неудовольствием, чего уж ждал от нее, каких-таких слов — понять было сложно.
Может, думал, что она будет оправдываться? Или считал, что она непременно попросит у него прощения? А возможно, ждал, что она станет рассказывать ему о разочаровании, постигшем ее с Виталиком.
По-дурацки же, хотя он и считал, что по-мужски. Вообще странный народ мужчины. Куда ни глянь — сплошь собачье племя, удобно устроившееся на сене. Что называется, ни себе ни людям.
Лучше бы с Серегой, чем с Виталиком… Лучше бы с кем ни попадя, лишь бы не с тем, кому когда-то сделал больно на всю жизнь. Лишь бы не обронить пальмы первенства и не позволить взять реванш. Так, что ли?
А ей бы вот лучше, чтобы ничего этого вообще не было. Ни Виталика, ни Светы. Ни чужих постелей с хрустящими новенькими простынями, холодящими и без того застывшее тело. Ни кофе в постель, который протягивают тебе совершенно чужие руки. Ни прощальных поцелуев, ни звонков с просьбой встретиться.
Лучше бы все, как раньше. Пускай заросший, пускай уставший, пускай попахивающий перегаром и грубый порой до отвращения, да свой.
Только вот забыли ее спросить, чего она конкретно хочет. Распорядились самостоятельно и ее, и еще парочкой жизней…
Женька все еще удерживал ее за коленки, глядя недобро и с четко определяющим все дальнейшее его отношение негодованием. Но все же где-то там, в самой сердцевинке его неподражаемо темных глаз, от взгляда которых всегда стыла кровь в ее жилах, что-то заметно дрогнуло. Что-то как-то едва уловимо задрожало, заплескалось и заныло забыто. На какой-то момент ей даже показалось, что он сейчас уткнется лицом ей в коленки и станет говорить что-нибудь другое. Что-то еще, помимо упреков. Что-нибудь мягкое, нежное, доброе. Или пожалуется, или помощи попросит, или понимания. Пусть даже не попросит, а потребует, пускай, она поймет.
— Женька… — шепнула Жанна и неожиданно погладила его по щеке. — Худо-то как, а!
Он вздрогнул, но впервые за последние дни не увернулся, не отпрянул, не оттолкнул ее руку. Глаза только опустил и хватку чуть ослабил.
— Вдруг тебя заберут, что станем делать, Жень?! Мы же… Мы же пропадем без тебя, Жень!
— Вы? Кто вы? — пробормотал он глухо, уставившись ей в коленки. — Пацаны, что ли?
— И они, и я. Я ведь тоже пропаду без тебя, Жень.
Все, вот сейчас она точно заревет. Заревет и на шею ему бросится. И станет плакать и биться и говорить, что никто и никогда ей не был нужен, кроме него. Ни тогда, ни теперь. И что любила, любит и будет любить она только его одного. Со всеми его грехами и со всей той болью, что он ей причинил.
Да, иногда думала, что не любит! Даже порой казалось, что ненавидит, но все не так же было, господи! Все ведь неправда, за которой пряталась, чтобы стало чуть легче. Она и с Виталиком поехала лишь для того, чтобы почувствовать, что еще живет. Так-то думала, что сердце остановилось вместе с его уходом. Вот когда ушел, унося две свои сумки, так оно сразу и остановилось будто бы…
— Я знаю, Жан, — произнес он вдруг тихо. — Я знаю, что ты сейчас готова мне сказать.
— Что?
Женькина голова, которую она без устали гладила, перебирая выползшие из хвоста прядки волос, упала все же на ее коленки. Руки обхватили ее бедра, впились в тонкую ткань платья.
— Ты, наверное, права, что презираешь меня.
— Я не презираю! Женька, какой же ты дурак! — Слезы медленно поползли по щекам, капая на его макушку. — Я… я очень боюсь за тебя. И боюсь потерять тебя, хотя… Хотя уже и так потеряла. Даже не заметив как…
— Мне тоже очень жаль, Жан. — Это он после долгой паузы выдавил из себя. — И я совсем не знаю, как мне дальше жить. А ты?
Она тоже не знала, как жить дальше. И что нужно сделать, чтобы все по возможности сохранить.
И этот дом, который вместе создавали, пускай и не всегда в ладу.
Все же дорого было — от рогатой вешалки в прихожей, унизанной зонтами, детскими рюкзаками и ее сумками, до последней пылинки на старом телевизоре, который оттащили Витюне, чтобы он мог без помех биться с виртуальными бандитами, потому что старший к своему компьютеру не подпускает и все время орет на брата.
А цветы, которые она каждую весну рассаживала, расставляла по подоконникам, полкам, шкафам, а потом забывала их поливать! Женька ворчал, плевался, смахивая свернувшиеся в пергамент подсохшие листочки, а все равно поливал время от времени.