И она даже пальцем для убедительности потыкала в потолок, чтобы понятнее было, куда передавать.
— Не напишет, потому что не виновен, Илюша.
— Это еще нужно доказать, — вяло отреагировал Гавриков, с опасением косясь в сторону стеклянной перегородки дежурной части, за которой навострил уши молоденький дежурный.
— Что нужно доказать, Илья? Что виновен или что нет? Вы, по-моему, уже все решили со своим руководством, теперь буду решать я. — Жанна прошла мимо грузноватого Гаврикова, еле удержавшись, чтобы не плюнуть ему под ноги, с трудом открыла тяжелую дверь и буквально вывалилась на улицу.
Хотелось поскорее выбраться на улицу, хватануть легкими пускай и обжигающего, но все же относительно свежего воздуха. Относительно прокурорского с милицейским произвола, относительно ведомственного нежелания покопаться в грязном белье, пытаясь отыскать там хоть один, да чистенький клочок.
Спустившись по горячим, будто угли, ступенькам, Жанна прислонилась к железному столбу, удерживающему козырек. Порылась в сумочке, пытаясь отыскать темные очки, но все время натыкалась на что-то ненужное. То ключи, то телефон, то кошелек. Чаще всего попадался носовой платок, хотя и вовсе, казалось бы, был ей без нужды.
Она же не собирается плакать! Вовсе не собирается! Пускай дерет все внутри, пускай глаза кипят слезами, пускай дышать нечем, плакать она не станет. Все, точка! И платок ни черта ей не нужен! Ей нужны темные очки, чтобы спрятать свой взгляд от любопытствующих, вроде таких, что ждал ее сейчас возле дежурки. А что со взглядом? Да ничего, господи! Ничего, кроме затаившейся, будто змея, боли. Ничего…
Очки нашлись. Жанна пристроила их на переносице, заправив дужки за уши трясущимися, как у припадочной, пальцами. Вскинула сумку на плечо и ровной поступью двинулась прочь с милицейского подворья. Она скорее угадала, чем услышала, что ее кто-то догоняет. И спустя мгновение, даже не оглядываясь, поняла, что это снова Гавриков. Запыхался, пробежав десятиметровку, бедный. Дышал ей в затылок так, что ее французская косичка, казалось, подпрыгивает.
— Жан, погоди, — взмолился Илюша, настигнув ее на перекрестке. — Погоди, что скажу!
— Что?
Она повернулась к нему и тут же растянула губы в улыбке. Теперь, когда глаза были прикрыты очками, можно было вытворять со своим лицом все что угодно. Можно было даже, как вот теперь, изображать откровенную приязнь, либо радость, либо то и другое вместе.
— Слышь, Жан, ты это чего имела в виду, когда говорила, что теперь сама решать все будешь, а? — Илюша упорно отводил взгляд, задавая ей вопрос, отчаянно потел, сопел, терпеливо ждал ответа, но на нее не смотрел. — Ты это, не дури, ладно? Меня и Женька просил, чтобы я тебе это сказал.
— Да ну! — ее брови неестественно высоко поднялись над стеклами очков. — А лучшую койку в камере он тебя не просил для него забить, а, Илюша?
— Не веришь, — кивнул он, будто заранее был уверен в ее ответе. — Смотри не нарвись, Жанка, на неприятности. Там ведь Женькина баба стороной проходит, если ты еще не поняла. Там ведь основная фигура — Удобный. За его убийцу братва вроде награду назначила.
— Выплатила? — Она снова неестественно широко улыбнулась Гаврикову. — Награду, говорю, выплатила братва? Убийца найден, чего же тянуть?
Илюша сердито засопел, ну просто мастер художественного сапа. Все эмоциональные оттеночные модуляции проходят у него сквозь легкие и нос. Чудеса…
— Ну не выплатила, и че! Умничаешь, что ли? — Он выругался грубо вполголоса, но как-то так, чтобы она непременно услышала. — Выплатят еще, успеют. Только не в награде дело, если ты еще не поняла.
— А в чем?
— А в том, что ты тут одна с пацанами осталась, а бандитам это на руку. Возьмут вас на заметку и… — Илюша многозначительно причмокнул языком.
— Что «и»? — Ей вдруг сделались совершенно безразличны и смешны его неуклюжие запугивания. Устала бояться, наверное.
— На перо, так сказать, — снова очень выразительно выдохнул Гавриков, покосился на нее с испугом и прошептал: — Сынок у Удобного, говорят, больно лютый. Таких вот баб, вроде тебя, сильно любит.
— Придурок, — не выдержала Жанна, отвернулась и пошла прочь.
— Кто придурок, сынок, что ли? — решил все же уточнить Илюша, снова запыхтев ей в затылок.
— Оба! И ты придурок, и сынок, хотя его я совершенно не знаю. Не ходи за мной, Гавриков, не ходи. Нам с тобой в разные стороны.
— Ты хорошо подумала? Однозначно? — сопение начало стихать.
— Однозначно, — выдохнула Жанна и махнула рукой, подзывая такси.
Вишневого цвета «восьмерка» резво отпрянула от противоположной стороны тротуара и метнулась к ней.
— Куда?
За рулем сидела немолодая женщина с усталым лицом и очень живыми глазами цвета спелой оливы. Бейсболка козырьком назад, потертые джинсовые шорты по колено, кроссовки, футболка навыпуск.
— На Семеновскую, — коротко обронила Жанна, усаживаясь с ней рядом и упорно не глядя в сторону подбоченившегося Гаврикова.
Тот до последнего стоял и ждал, пока они отъедут.
— Семеновская большая, — озорно стрельнула в нее игривыми глазищами таксистка. — Куда конкретно?
— Я не знаю, — призналась она. — Там есть палатки какие-то, где, ну, сигареты там продаются, вода, что-то еще. Вот мне туда.
— А-а-а, понятно. Значит, высажу тебя в самом начале, а потом пешочком. Ибо палаток этих там, что у дурака махорки — на каждом шагу. Едем?
— Едем, — обреченно всплеснула руками Жанна.
На каждом шагу так на каждом шагу. Значит, пройдет весь свой путь шаг за шагом, раз уж решила его пройти. Не оставлять же, в самом деле, эту затею, хотя бы даже из любопытства.
Чем же таким могла пленить ее Женьку эта молодая девчонка?! Что в ней оказалось такого, чего не было в ней, Жанне?
Он поехал по адресу, что прочирикала ему малолетняя милиционерка, сразу же с вокзала. Можно было пройтись пешочком, мельком осмотреть город, раз уж судьбой было велено забросить его именно сюда. Можно было снять номер в гостинице, принять душ, наконец, и поменять рубашку, но Щукин пренебрег всеми этими отсрочками.
Зачем? Для чего? Что смогут изменить эти лишние час, полтора, потраченные на препирательство с измотанной ночным дежурством администраторшей, которая ни за какие деньги не поселит его в отдельном номере. И не потому, что номера нет, а просто так, из вредности. И станет совать ему ключи от душной конуры с тремя койками вдоль стен, и уговаривать, и врать, что это единственное свободное место и там ему будет очень удобно.
Не станет. Ему теперь нигде и ни при каких условиях не станет удобно. После всего, что натворила Тамарка, ему теперь лишь одни удобства уготованы — на небесах.