— Но он любил вас. Свою мать. И знать, что вы были там, но просто не захотели его видеть…
— Он злился на меня.
— Разумеется, злился! Вы же бросили его и умотали в Америку, даже не вспомнив о нем, абсолютно счастливая.
— Счастливая. — Элинор поворачивает голову. — Вы считаете меня счастливой, Ребекка?
Я резко умолкаю. К стыду своему, в жизни не задумывалась, счастлива Элинор или нет. Я думала только, какая же она дрянь.
— Не знаю…
— Я приняла решение. Я связана им. Это не значит, что я о нем не сожалею.
Элинор снимает солнечные очки, и я стараюсь не выдать потрясения от ее вида. Кожа натянута еще туже, чем раньше, под глазами залегли синяки. Несмотря на недавнюю подтяжку лица, выглядит она старше. И кажется чуточку бояее уязвимой.
— Я узнала Люка в тот день, — тихо говорит она.
— Так почему не подошли к нему?
В машине повисает тишина — и вдруг, еле шевеля губами, Элинор произносит:
— Я побоялась.
— Побоялись? — с недоверием переспрашиваю я. Не могу представить себе, чтобы Элинор чего-нибудь боялась.
— Отказаться от ребенка — страшный шаг. Принять дитя обратно в свою жизнь — шаг… не менее значительный. Особенно когда прошло столько времени. И к такому шагу я не была готова. Я не была готова его увидеть.
— И вы даже не хотели поговорить с ним? Не хотели… узнать его?
— Может быть… Может быть, я этого хотела. Я вижу, как подрагивает жилка — прямо под левым глазом. Отзвук чувств?
— Некоторые люди легко бросаются навстречу новым впечатлениям. Другие — нет. Другие отступают. Возможно, вам трудно это понять, Ребекка.Я знаю, что вы импульсивный, отзывчивый человек. Это одно из тех качеств, которые восхищают меня в вас.
— Да уж, — саркастически хмыкаю я.
— Вы о чем?
— Бросьте, Элинор. Довольно этих игр. Я не нравлюсь вам. И никогда не нравилась.
— Почему вы так решили? Шутит, что ли?
— Ваши привратники не впускают меня на мой собственный праздник… Вы заставляете меня подписывать брачный контракт… Я никогда от вас доброго слова не слышала…
— Случившееся на празднике — ошибка организаторов. Я очень сожалею. — Элинор слегка хмурится. — Но я не могу понять ваше недовольство по поводу контракта. Без него никому не следует вступать в брак. — Она выглядывает в окно. — Приехали.
Машина останавливается, и шофер выходит, чтобы распахнуть перед нами дверцу. Элинор смотрит на меня.
— Вы мне нравитесь, Ребекка. Очень. — Она выбирается из машины, и ее взгляд упирается в мои туфли. — У вас поцарапана туфля. У нее поношенный вид.
— Видите? — взвиваюсь я. — Поняли, о чем я?
— О чем? — Элинор смотрит на меня ничего не выражающим взглядом.
Все, сдаюсь.
Квартира Элинор залита утренним солнцем и абсолютно тиха. Поначалу я решаю, что Элинор ошиблась и Люка здесь нет, — но мы входим в гостиную, и я вижу его. Нахмурив лоб, он стоит у окна.
— Люк, с тобой все в порядке? — осторожно спрашиваю я, и он резко разворачивается, потрясенный.
— Бекки? Что ты здесь делаешь?
— Я… случайно встретила твою маму в «Тиффани». Где ты был все утро?
— Бродил то там, то здесь… Думал.
Элинор смотрит на Люка, и на лице ее ничего нельзя прочесть.
— Тогда я пойду, пожалуй? — неловко бормочу я. — Если вы двое хотите поговорить…
— Нет, — произносит Люк, — останься. Это не займет много времени.
Я присаживаюсь на подлокотник кресла. Никогда не любила атмосферу в этой квартире, а сегодня здесь вообще как в комнате ужасов, если не хуже.
— Я получила твои сообщения, — говорит Элинор. — И твое письмо, которое мало что прояснило. — Она резким движением срывает с рук перчатки и кладет их на край стола. — Я не понимаю, в чем ты пытаешься меня обвинить.
— Я здесь не для того, чтобы обвинять тебя. — Люку явно стоит немалых усилий сохранять спокойствие. — Просто довожу до твоего сведения, что сделал кое-какие открытия. Первое — меня обманывали долгие годы. Я ведь никогда не был тебе нужен, правда? Но ты позволила мне верить, что это не так.
— Не будь смешным, Люк, — отвечает Элинор после непродолжительного молчания. — Ситуация была куда сложнее, чем ты себе это представляешь.
— Ты играла… на моей слабости. Ты использовала меня. И мою компанию. Ты обращалась со мной как… — Люк умолкает, тяжело дыша, но быстро берет себя в руки. — Самое печальное то, что одна из причин, по которым я приехал в Нью-Йорк, это ты. Мне хотелось быть поближе к тебе, узнать тебя так же хорошо, как Бекки знает свою мать.
Я в тревоге вскидываю голову. Меня не впутывать!
— Дурацкая трата времени. — Голос Люка звучит хрипло. — Не уверен, что ты вообще способна на такие отношения.
— Довольно, — произносит Элинор. — Люк, пока ты в таком состоянии, с тобой невозможно разговаривать.
Они стоят друг напротив друга, и только сейчас я замечаю, как они похожи. У обоих появляется это пугающее, отсутствующее выражение лица, когда дела становятся плохи. Оба слишком высоко задрали для себя планку. И оба куда более уязвимы, чем думают окружающие.
— А тебе и не нужно со мной разговаривать. Я ухожу. Ни меня, ни Бекки ты больше не увидишь.
Я чуть не падаю с подлокотника. Он что, серьезно?
— Ты городишь ерунду, — бросает Элинор.
— Попечителям фонда Элинор Шерман я отправил письмо с прошением об увольнении. Больше нашим путям пересекаться незачем.
— Ты забыл о свадьбе, — резко замечает Элинор.
— Нет. Не забыл. — Люк делает глубокий вдох и оглядывается на меня. — С этого момента мы с Бекки займемся своими приготовлениями к свадьбе. Все твои траты я, естественно, возмещу.
Что… Что он сказал? Я смотрю на Люка с разинутым ртом.
Он и вправду сказал то, что я… Он действительно… Или у меня глюки?
— Люк, — произношу я, стараясь сохранять спокойствие, — давай уточним… Ты говоришь, что хочешь отменить свадьбу в «Плазе»?
Люк подходит и берет меня за руки.
— Бекки, я знаю, как давно ты готовишься к этой свадьбе. Поверь, просить тебя о таком — тяжкий груз. Но я не уверен, что смогу через это пройти.
— Ты хочешь отменить свадьбу. — Я сглатываю. — А ты знаешь, что придется выплачивать компенсацию?
— Мне все равно.
— Тебе… все равно? Ему все равно.
Мне плакать или смеяться?
— Я не это имел в виду! — восклицает Люк, заметив выражение моего лица. — Мне не все равно! Конечно, я думаю о нас. Но стоять перед всей толпой и притворяться любящим сыном… — Он бросает взгляд на Элинор. — Это будет фарс. Это все обесценит. Понимаешь?