– Таня, прекрати мне «выкать», и какое может быть замужество? Что, на тебя нашло? Мне сейчас даже мысли о супружестве противны. И с тобой я не расстанусь никогда, – с жаром ответила Глаша и тряхнула головой. Капор слетел с головы, обнажив растрепанные волосы, припухшие глаза и кровоподтек под разбитой губой.
– Глаша, это что?! Что он сделал с тобой?! – зеленые, распахнутые глазищи таращились на помятое лицо подруги. – Что за вред злорадный с тобой он сотворил?
– Танечка, пойдем скорее в дом. Я чуть живая. У меня всюду синяки и кровь, – проговорила Глаша и снова заплакала. – Он там был не один… Они накормили меня каким-то зельем, и у меня помутился разум. А пока я была не в себе, они надругались надо мной… Пойдем скорее, мне очень больно.
– Будь, он проклят! – в сердцах прокричала Татьяна.
– Не надо, Таня, не бери грех на душу. Его давно бог проклял.
Анна Федоровна, напуганная сватовством бравого майора Мельникова, отлично понимала, что ее плохо продуманный обман может с легкостью открыться. Миф о болезни Глафиры мог развенчать любой человек, живущий в поместье – девушка постоянно находилась на глазах у прислуги. А потому надо было спешить, как можно быстрее устроить ее судьбу и удалить подальше от дома Махневых. Она припомнила, что когда гостила у своей давней приятельницы мадам Расторгуевой, то видела пару раз, что к той в гости на чай захаживал дальний родственник, некий господин Рылов. Ее приятельница полушутя рассказывала, что его зовут Ефремом Евграфовичем, намекая на сложность произношения вычурного имени и нудный, порой невыносимый характер его носителя. Вспомнилось и то обстоятельство, что этот господин, ранее служивший в чине коллежского регистратора, недавно вышел в отставку, был небогат, холост и малопривлекателен. Рылов тогда еще пристально поглядывал на дам оценивающим взглядом, хмыкал и бормотал что-то под нос. Он казался очень странным господином, как будто немного «не в себе». Эти его «странности» не нравились дамам, они откровенно избегали его общества. Даже дворовые девки презрительно отзывались о нем и морщились от брезгливости, когда он с шумом сморкался в большой клетчатый носовой платок. Казалось, что Ефрем Евграфович простужен круглый год, о чем свидетельствовал его длинный, шмыгающий нос с красными от насморка ноздрями. Глаза его тоже вечно воспаленные, смотрели холодным, водянистым взглядом из-под опущенных кустистых бровей. Губы, тонкие словно нитка, кривились в полуулыбке, обнажая редкие коричневатые зубы. Эта вымученная улыбка была еще хуже, чем спокойное выражение непривлекательного лица. Его улыбка производила жалкое и вместе с тем гадливое ощущение. Волосы на голове выпали, на макушке красовалась, белая, округлая плешь. Единственное, чем господь не обделил Ефрема Евграфовича – это его необычайно высокий рост. Когда он разговаривал с мужчинами, то наклонял голову к собеседнику, с дамами и вовсе приходилось сгибаться в половину своего длинного, худого туловища. Да, он не выглядел привлекательно, к тому же был не богат, но зато холост, а значит – великолепно подходил на роль будущего мужа для ненавистной племянницы.
Надо ли говорить, что Анна Федоровна проявила несвойственную ей сноровку, деловитость, мастерство свахи и за неделю обстряпала предстоящее сватовство. Она не поленилась проехать по чуть примороженной осенней дороге к имению своей приятельницы, объяснилась с ней, встретилась с Ефремом Евграфовичем, который, не смотря на свой тридцативосьмилетний возраст, кажется, и не собирался жениться. Стоило огромных усилий, лести и хитроумных рассуждений, чтобы внушить незадачливому бывшему коллежскому регистратору, что он не только может стать новобрачным, но и сильно этого желает.
Словом, ровно через неделю принаряженный в новый, небрежно пошитый, долгополый фрак, Ефрем Евграфович, суетливо перебирая ходульными ногами, вошел в гостиную дома Махневых. Его представили Глафире Сергеевне. Глаша сделала книксен, приветствуя нового гостя, поздоровалась по-французски. Тетка вежливо, но холодно перебила ее.
– Глашенька, душенька моя, полно тебе церемонии разводить. Не смущайся и нашего дорогого гостя не смущай. Он человек простой, ему не до политесов. Говори по-русски, ангел мой.
– Да, да. Я попросил бы вас, Глафира Сергеевна без этих вот штук. Я человек деловой, смолоду люблю во всем порядок, однако излишнего чванства не потерплю. У меня и дома все по-простому. Я и жену свою желаю воспитать в должном почитании и трудолюбии, – важно проговорил Ефрем Евграфович. Лохматые брови сошлись на узкой переносице. Он засопел, зашмыгал носом и, вынув платок из фрачного кармана, трубно высморкался. – Прошу прощения…
Глаша, молча, кивнула в ответ. Надо ли говорить, что новоиспеченный жених произвел на нее гнетущее, почти омерзительное впечатление.
– Ефрем Евграфович, вот тут, вы не ошибетесь – Глашенька у нас известная мастерица… Она шьет великолепно и по дому присматривать умеет. Несмотря на происхождение, она не гнушается простой работы. И сготовить умеет, ежели понадобится. В ее руках всякая вещь порядок знает, – приторно улыбаясь, проворковала тетка.
– А вот это хорошо-с… Это я приветствую. Всякий труд похвален, – проговорил жених. Тонкие губы расплылись в улыбке, показывая темные, редкие зубы. Он поднялся и, заложив руки за спину, стал расхаживать по комнате. – Готовить у меня ненадобно-с, я кухарку держу. Хотя, могу и рассчитать, коли увижу, что жена смышлена и сноровиста. Потому, как в каждом хозяйстве копеечку беречь надо. Я человек экономный. Растрат не потерплю… И взяток брать не приучен – пирогами с казенной начиной [86] разговляться не привык. Меня и в службе все почитали, как человека аккуратного и кристальной честности. Мой начальник так и говорил: «На таких как вы, Рылов, наша канцелярия и держится». Я ведь первое время служил кассиром при нашей канцелярии. У меня завсегда порядок был во всех счетах и бумагах, и печати, где надобно-с проставлены. Потом меня назначили «чиновником для письменных занятий». И тут я снискал признание от строгого начальства. Я, по правде говоря, собираюсь снова на службу вернуться, как только спокоен буду, что дома меня жена поджидает с готовым обедом и прибранным хозяйством.
– Мы видим, Ефрем Евграфович, что вы человек положительный и всяческие похвалы заслуживаете, – заискивающе проговорила барыня. – Однако пейте чаек. Уже остыл.
– Премного благодарен. Я выпью. Смотрю: у вас тут кроме сахара, печенья всякие стоят, варенье и ватрушки…
– Ну, а как же? Все для дорогого гостя. Глашенька, поухаживай за Ефремом Евграфовичем.
– Спасибо, я сам. А только баловство все это…
– Что, помилуйте? – тетка удивленно посмотрела на гостя.
– А вот, эти излишества все. У меня в хозяйстве такого не водится. И не потому, что я скуп, как многие считают. Нет, я из принципа таких сластей не покупаю. У меня в доме и сахар-то лишь по праздникам на столе стоит. Убежден, что все сласти придумали люди ленивые и неблагочестивые. Практическому человеку милее жизнь аскезная. В труде наша радость добывается, а не в пряниках сладких. С пряником и дурак благостен будет. А ты попробуй без пряников блаженным быть…