– Извини, Янка, но я тебя немного поколочу,
– Да ладно, Вилли! Только не по лицу, а вот Менахему вмажем по полной.
Первого июля сорок первого года соотношение сил в этих мальчишеских подразделениях несколько изменилось: в руках бывших немецких мальчиков оказались «шмайсеры», в руках бывших латышских мальчиков – винтовки «Маузер 98», а в руках евреев, всех: и девочек, и мальчиков, и их родителей, и их бабушек и дедушек, – оказались иголки с нитками, которыми они пришивали к одежде желтые звезды.
Несколько лет Борис вместе с сестрами занимался в танцевальной студии одного из учеников Освальда Леманиса, руководителя Латвийского балета, замечательного танцора и хореографа. Борькины успехи были настолько очевидными, что, когда ему исполнилось 16 лет, его пригласили в труппу оперного театра. Он прошел предварительный просмотр и после первых дней знакомства со сценой поделился со своим ближайшим другом Мишей Шерманом некоторыми странностями поведения танцоров балета. Эти странности Мишка со смаком, с соответствующей жестикуляцией и с прогнозом Борькиной судьбы в ближайшее время разъяснил другу. Мишка был лучше подкован в таких вопросах, в его семье было два старших брата, и они были доступным и неиссякаемым источником знаний во всех вопросах интимного свойства.
Педерасты! Жуткое слово прозвучало в Борькиных ушах пожарной сиреной, и хоть Мишка потом смягчил тон и сказал, что его братья знают несколько таких ребят и ничего плохого о них сказать не могут, в оперу Борька больше не пошел. Но в эти несколько дней за кулисами театра у него произошло знакомство с балериной кордебалета Байбой Брока. У них закружился роман обжигающий, безоглядный. Она была на год старше его, невысокая, тоненькая, веселая, голубоглазая блондинка. Они сошлись с ходу, с первого прикосновения и не могли друг от друга «отлипнуть» – это было ее выражение.
– Я не могу от тебя отлипнуть, даже когда тебя нет рядом. Я твои руки чувствую ночью, во сне, так, как наяву, и когда просыпаюсь, не понимаю, почему я одна.
Они занимались любовью везде, где им удавалось остаться наедине: у подруг, у друзей, в лесу, куда он увозил ее на раме велосипеда. Они любили до изнеможения, до ощущения невесомости. Им нужно было успеть насладиться друг другом до того, как это станет невозможным. Они избегали этой пугающей темы, но в воздухе висело мрачное ощущение надвигающейся беды. Их обостренное любовью сознание вибрировало от предчувствия скорой разлуки. Два совершенных тела переплетались в тщетной надежде остановить время, не отлепляться друг от друга еще на мгновение, еще…
Синусоиды на мониторе стали опасно выравниваться в прямую линию. Засуетились белые халаты, в вены направились потоки реанимационных препаратов, уколы дексаметазона в плечо, адреналина под язык. Нет, это еще не конец, просто он не мог вспоминать то, что было дальше.
Его старший сын, Мишель, входит в десятку ведущих нейрохирургов США. Однажды он объяснил отцу, как происходит блокировка памяти. Сложные названия: нейромедиаторы, нейроны и пр. Их исчезновение или рождение новых стирает старые хранилища памяти. Именно это интересовало Бориса. Он плохо понимал эти процессы, даже в популяризированном виде, терпеливо рассказанные его умным сыном, профессором, владельцем одной из лучших клиник, специализирующейся на проблемах головного мозга.
Но однажды Жоззет уговорила его посмотреть фантастический фильм Джона Ву «Час расплаты». Там был эпизод, в котором у сотрудника крупной корпорации с целью сохранения корпоративных секретов при его согласии стирают память. Импульс выжигал нейроны головного мозга, носителей той, секретной информации. И компьютерная графика, изображающая этот процесс, эта трехмерная паутина мириадов линий, соединяющих студенистые узелочки, лопающиеся и опадающие под воздействием направленного на них луча, вырвала его из кресла. Он приблизился к экрану, он не мог выразить словами то, что почувствовал, только тряс кулаками и наконец выдавил:
– Я так сделал сам, без их сраных машинок! Я выжег эти точки из своей головы, я их сжег и поэтому выжил!
Сон и явь смешались.
Он шел через мрак и ужас, охвативший жизнь его семьи, его близких, его народа, по лунной дорожке любви. Видеть ее, вдыхать запах солнечного тепла ее кожи, запах ее волос – запах скошенного луга. Он медленно подходил к пику наслаждения, вначале касаясь губами пульсирующей жилки на ее шее, подымаясь к маленькому круглому ушку и потом вниз по выступающей на худеньком лице скуле, по нежной коже щеки к мягким трепещущим в ожидании губам.
Борька вскочил, отбросив одеяло. Сон не успокаивал, он не давал телу находится в покое. Он лихорадочно натянул на себя брюки, на ходу заправляя в них рубашку. Сдернув с вешалки куртку, вылетел за дверь, не давая маме успеть закричать. А она не могла не ужаснутся его ночным рывкам из их еще не тронутого мирка, их, еще не разрушенного железом, стеклянного дома.
Комендантский час. Смерть за каждым углом! Но он рысь, он пантера, его реакция, сила, скорость им неподвластны.
Байба пропала. Ее нет третий день. Она не приходит в условленный час в их место встреч в дальнем углу парка. Никто из тех, кто еще отваживается с ним общаться из того, уже чужого мира, ее мира, не знает, где она. Он идет по темной, опасной территории родного города, так недавно территории его счастья, территории, залитой солнцем его юношеского страстного узнавания жизни, ежесекундного открытия новых, неизведанных сторон бытия.
Теперь он шел, крался по одной из таких сторон, это была страница под названием «невозможное». То, что происходило, было невозможно, но это случилось. Убивали соседи, убивали тех, кто их лечил, учил, шил им одежду, чинил обувь. Ад поднялся из преисподней и расположился на территории его недавнего благополучия. Но у него была среди черных стен, сжимающих неспособный противостоять им разум, лунная дорожка. Он бежал по ней, отвергая безысходность, отвергая смертельную опасность, все было ничто против того, что среди людей принято было называть «вечным зовом».
Ее дом – темная многоэтажная глыба, серый камень строгого фасада. Ее окна на втором этаже, как и все остальные, погружены во мрак – и вдруг ударило в сердце, шевельнулся силуэт у парадного. Не она! Грузное большое тело в пальто, поднятый воротник. Иварс Брокс– ее отец. Иварс держал шляпу в руке, и ветер трепал его мягкие светлые волосы. Он знал, что этот мальчик придет и что он должен с ним поговорить. Он ждал его, выходил наугад в ночь, повинуясь неведомым сигналам душевного беспокойства, простаивал по нескольку часов у парадного, и наитие его не обмануло. Он сделал рукой приглашающий жест, они прошли через темное пространство подъезда и поднялись на второй этаж.
Борис дважды бывал в их квартире, забегая с Байбой на минутку, когда отца не было дома. Ей очень хотелось, чтобы он увидел, как она живет. Какая она серьезная хозяйка, как она все устроила на маленькой уютной кухне, какие красивые, бежевые с голубым, портьеры на окнах. Она жила с отцом, мамы не было уже давно. Она умерла, когда Байбе было три года. Они ни разу не оставались у нее дольше, словно приберегая возможность ощутить себя вправе прийти туда на законных основаниях. На каких законных, они себе не объясняли. Их мир не предполагал законов окружающего их общества, они были в раю, а разве в раю есть такие законы, по которым они должны прятаться, опасаться чужих взглядов и слов, подчиняться придуманным людьми социальным, национальным, конфессиональным преградам? Они и слов-то таких не употребляли, да и не знали, пожалуй.