Наваждение прошло.
Нина усмехнулась, оценив все абсурдность своего поведения. Это же надо было вообразить, что все знакомые соберутся на вокзале именно в день ее внезапного приезда и будут презрительно тыкать в нее пальцами.
Да кому она нужна? Даже если бы знали, не пришли. Все уже давно забыли, что она вообще существует на свете. Мамука разве что вспоминает, когда слушает оперу или испытывает потребность исполнить очередную арию. Если Мамуке Муртазовичу Далакмишвили, конечно, захочется еще когда-нибудь петь. Ниночка злорадно усмехнулась, вспомнив, какой резонанс имело ее заявление в суде. Без сомнения, добрые студенты не могли оставить это без внимания и оторвались всласть, измываясь над важным профессором истории КПСС. Настроение заметно улучшилось.
– Мама, – робко потянула ее за руку Юля.
– Пойдем, дочка, – спохватилась Нина, поправила на девочке теплую курточку и бодрым шагом направилась к стоянке такси.
К нужному дому на улице Фрунзе подкатили быстро. Нина расплатилась с таксистом, вышла из машины, подхватила Юлю на руки и огляделась, некоторое время не решаясь зайти в подъезд дома, где когда-то жила с отцом. Ничего не изменилось. Все осталось по-прежнему. Только то, что в данную минуту ее окружало, – ей больше не принадлежало. Она была кем угодно, но уже не частью этого города. К своему удивлению, она поняла, что не чувствует ни ностальгии, ни душевных мук, лишь легкое, необъяснимое ощущение грусти.
– Нина? Боже мой! – потрясенно воскликнула Елизавета Модестовна, распахнув дверь. – Проходи, только… Господи! Как же это? Ты же через год только… А это кто?
– Моя дочь, Юля.
– Дочь?!! – округлив глаза, переспросила экономка.
– Приемная, – объяснила Нина. – Вернее, я собираюсь ее удочерить. В общем, это неважно. Так могу я пройти?
– Конечно, – неуверенно отступив в сторону, сообщила Елизавета Модестовна, пропуская Нину с малышкой в квартиру.
После смерти отца девушки экономка стала полноправной хозяйкой жилплощади, о чем сообщила Нине в письме. Отец подсуетился с пропиской незадолго до своей смерти, чтобы квартира не отошла государству и у Нины было бы место, куда она могла вернуться после освобождения. Но, судя по выражению лица Елизаветы Модестовны, у экономки были другие планы. Как мерзко, думала Нина, а ведь она считала ее близким человеком и не ожидала от нее подлости.
– Не волнуйтесь, мы ненадолго, – холодно объяснила Нина. – Я приехала, чтобы навестить могилки отца и мамы. А потом, вы мне писали, что отец оставил для меня какую-то вещь. Если эта вещь сохранилась, я хотела бы…
– Понимаешь, Ниночка, – замялась Елизавета Модестовна. – Я тут… Как бы тебе это…
– Я все понимаю, – резко ответила Нина, – и не собираюсь претендовать на эту квартиру.
– Да что ты! Я совсем не…
– Лизок, кто там пришел? – раздался хрипловатый мужской голос из комнаты, Елизавета Модестовна покраснела, как вареный рак, и тут Нина поняла, почему экономка вела себя так странно – она завела себе ухажера и стеснялась об этом сказать! На душе сразу стало спокойно и весело. Нина рассмеялась и задорно подмигнула умирающей от стыда женщине.
– Мы переедем, как только ты скажешь. У Петро есть своя жилплощадь. Ты не подумай, он мой законный супруг! – с жаром воскликнула Елизавета Модестовна, вытирая со лба выступивший пот.
– Ну вы и проказница, Елизавета Модестовна, – хихикнула Нина. – Как же я за вас рада. Поздравляю!
– Значит, одобряешь? – ликующе воскликнула экономка. – А я-то все боялась тебе об этом написать. Думала, не поймешь ты моего поступка. Я и сама до сих пор в себя прийти не могу. Уж и не чаяла, что на меня счастье такое на старости лет свалится! Мы на кладбище познакомились. Я за могилкой твоего отца ухаживала, а он жену свою схоронил. Так и прибились друг к другу. Пойдем скорее, я тебя познакомлю с ним. Петро!!! Нина приехала. Радость-то какая! Вот радость-то! Ниночка, устала, наверное, с дороги? А девчушка-то какая худющая! Ничего, откормим. Сейчас вам оладушек напеку. Твоих любимых. Помнишь, как раньше, с медом, со сметаной… На обед гуся запечем с яблоками. На ужин… Юленька, кушать хочешь? А вот и мой Петро!
Избранник Елизаветы Модестовны оказался веселым, упитанным, усатым, лысым и невозможно обаятельным мужчиной в полном расцвете сил. Елизавету Модестовну он обожал, и, наблюдая за их нежными теплыми отношениями, Нина от души порадовалась за них и поразилась переменам, которые произошли с вечно недовольной экономкой. От склочного вредного характера Елизаветы Модестовны не осталось и следа – женщина излучала благодушие и порхала по квартире, как бабочка в брачный период. Состояние счастья передалось и Нине. Они провели во Владимире два сытых и безоблачных дня. Посетили могилы отца и мамы, отоспались, наболтались, вспомнили счастливые моменты прошлого, и только перед отъездом, на вокзале, Елизавета Модестовна, сжав Нину в жарких объятьях и обливаясь слезами, вложила ей в руку длинный бархатный футляр.
– Что это? – спросила Нина, с интересом разглядывая коробочку.
– Ян сказал, что когда ты на это посмотришь, то все поймешь. Ну, не поминай лихом и знай, если у тебя в Москве что-то не заладится, ты всегда можешь вернуться домой. Слышишь, Нина? Всегда!
Она открыла футляр только в вагоне электрички, когда город Владимир остался далеко позади. Внутри лежала плоская полукруглая коробочка с монограммой на крышечке в виде замысловато переплетенных латинских букв «NL», украшенных россыпью алмазной крошки. Это был миниатюрный золотой медальон на цепочке, выполненный отцом по ее эскизу. Дрожащей рукой она открыла малюсенький замочек, и на руку ей выпала крошечная золотая бабочка с ажурными крыльями и разноцветными глазками – любимая работа отца, его талисман. Ян Лацис был прав – она поняла все. Перед смертью отец дал ей добро, чтобы она продолжила его дело. Он дал ей понять, что верит в нее!
– Что это, мама? – спросила Юленька.
– Бабочка, – улыбнулась Нина. – Смотри, какая красивая. Ее сделал…
Поезд неожиданно резко затормозил, Нина схватила Юлю, чтобы она не упала с сиденья, а когда опасность миновала – бабочки в ее ладони не было.
– Господи, – испугалась Нина и бросилась искать украшение.
Весь путь до Москвы она пыталась отыскать талисман отца, но тщетно – бабочка исчезла. Обессиленная, сидя на грязном полу вагона, она разрыдалась.
– Не плачь, мама. Бабочка улетела в окно. Я видела, – сообщила Юля.
– Раз так, то все в порядке, – устало сказала Нина, грустно улыбнулась, поднялась, расстегнула пуговички шерстяной кофты девочки, повесила ей на шейку медальон и крепко прижала малышку к груди.
– Говорила же тебе, чтобы ты куртку застегнул, гоблин! Два дня из-за тебя потеряли, – ругалась Сашенька, пытаясь влить в сопротивляющегося Лешку третью чашку горячего молока с медом. – Пей молоко, кому говорю, урод, мне плевать, что ты его с детства терпеть не можешь – иначе я тебе горчичники поставлю!