До машины они дошли молча. Клим забрал у Мишель чемодан, затолкал его в багажник и сел за руль, не удосужившись открыть для Мишель дверь. Мадемуазель Ланж брезгливо оглядела проржавевший «Москвич» и попыталась открыть дверь сама.
– Крепче дергай! Совсем в своей Франции отощала! – крикнул Клим. Мишель еще раз с силой безуспешно дернула за ручку, разозлилась и стукнула по машине своей изящной ножкой. Клим загоготал во все горло и открыл дверь изнутри. Мишель заглянула в салон, скривилась и захлопнула дверь снаружи. Клим подождал пару минут, перегнулся через переднее сиденье и открыл окно. – Долго будем стоять, родная? – ласково поинтересовался он.
– Я не сяду в этот автомобиль, он чудовищно грязный, – отрезала Мишель и сложила ручки на груди.
– Твое право, – хмыкнул Клим, вылез из «Москвича», открыл багажник, схватился за чемодан…
– Что ты делаешь? – поинтересовалась француженка.
– Хочу отдать тебе чемодан. Ты ведь остаешься?
– Я поеду, – недовольно проворчала Мишель, – но в следующий раз изволь хотя бы помыть свою телегу!
«Следующего раза не будет», – злорадно подумал Клим, вернулся на свое место и снова открыл дверь для девушки.
Она села на переднее сиденье, брезгливо отодвинула ножкой мусор, разбросанный по полу: две пластиковые бутылки, засаленную газету и пару окурков, и проверила маникюр.
– Чего, ногти пообломала? – с сочувствием спросил Клим, и его чуть не вырвало от собственной «неотразимости». Мишель торопливо спрятала руки в карманы курточки.
– Неужели это ездит? – ехидно спросила она. – Невозможно иметь такую машину, Клементий. Давно пора выкинуть ее на помойку.
– Что ты понимаешь! Это же раритет! Гордость моего дедушки, – похвалился Клим и завел мотор. Машина громко пукнула, выпустив из выхлопной трубы облачко черной гари.
– Обалдеть, – обернулась мадемуазель Ланж, и Клим озадаченно на нее посмотрел. Похоже, наследница миллионов в самолете даром времени не теряла и активно знакомилась с новейшими тенденциями русского языка. И как она верно и к месту вкручивала в диалог новые словечки! Талантливая, однако, девушка. Смышленая. Схватывает все на лету, как полиглот!
Они выехали из Шереметьева. Мишель тут же прилипла к окну, разглядывая местные достопримечательности, бесконечные рекламные щиты и скудные пейзажи.
– Боже мой! Русские березы! Я читала о них у Тургенева и мечтала увидеть все это своими глазами. Как я мечтала об этом, Пикассо! – восторженно щебетала девушка. – Ты покажешь мне Москву? Я хочу увидеть все-все-все…
– Завтра, если захочешь, – буркнул Клим. – Сегодня я занят на выставке.
– Прости, я об этом не подумала. Удивительно, но я представляла тебя именно таким: неординарным, прямолинейным, мужественным, только без усиков и очков, – заявила Мишель, и Клим чуть не съехал в кювет. – Это невероятно, что ты меня узнал!
– Я узнал тебя, потому что на тебе был желтый полосатый свитер. Ты сама дала мне наводку на свою аватару – «Желтый свитер» Пикассо. Тебя бы и идиот узнал, – неожиданно заявил Клим, и Мишель перестала смеяться. – И мы едем не в отель. Я снял для тебя квартиру, – невзначай предупредил он и решил, что пора продемонстрировать Мишель свое философское креативное нутро. – Отели – это удовольствие для буржуев, а я – свободный нищий художник! Нищий из принципиальных соображений! – выкрикнул Клим и блеснул глазами. – Только в нищете может родиться нечто гениальное! – с пафосом заявил он, на минуту потеряв рулевое управление. – Богатство убивает талант и разлагает душу. Я – антагонист по природе! Как Рахметов! Ненавижу мещанство и жизнь ради обогащения! И протестую против беспредела и несправедливости. Кругом – ложь! Лицедеи, которые прячут свои истинные лица под масками! Снаружи все эстетично, а копнешь поглубже – дерьмо собачье. Фальшивый бриллиант вроде и блестит, но грош ему цена. Так вот я против, в натуре! Я против всего этого дерьма! – Клим закончил свою проникновенную жаркую речь и посмотрел на Мишель безумными глазами.
Мишель долго молчала, переваривая услышанное.
– У меня такое чувство, словно я знаю тебя всю жизнь, – тихо сказала она после паузы, и Клим снова чуть не съехал в кювет. – Мы с тобой весьма похожи, Пикассо. Я вожделею увидеть твои работы! Уверена, они полны смысла и силы.
– Вожделеть тебе осталось недолго, родная, скоро ты сможешь оценить их по достоинству, – хмуро отозвался Клим и тяжко вздохнул. Напугать мадемуазель Ланж одержимостью и невменяемостью не получилось. Любую нормальную девушку подобный шизанутый типаж, по крайней мере, насторожил бы, но мадемуазель Ланж оказалась крепким орешком. Воистину, она видела только то, что хотела видеть, и оправдывала любой поступок своего виртуального возлюбленного. Осталась одна надежда – вернисаж. Если уж наследница миллионов не ужаснется и ухитрится найти смысл в лягушачьей расчлененке «от Клементия Конюхова», значит, он, Клим Щедрин, решительно ничего не смыслит в искусстве.
Но привести мадемуазель Ланж в состояние панического ужаса удалось гораздо раньше. Когда Мишель вошла в квартиру, арендованную Климом, с наследницей миллионов случился первый припадок. Второй припадок разразился спустя пять минут, когда девушка обнаружила в кухне таракана, вернее, тараканиху, такую рыженькую симпатичную прусачку, с усиками и со свежим яйцом в попе. Третий припадок приключился, когда она увидела из засиженного мухами окна обещанный Кремль. Дальнейшее Климу было неведомо, ибо он быстренько смотался, оставив на зеркале в прихожей ключи и пригласительный билет на выставку, отпечатанный на цветном лазерном принтере прошлой ночью. На билете каллиграфическими буквами был выведен адрес галереи, время открытия выставки и название экспозиции: «Зеленый апофигей Клементия Конюхова». Второе слово Клим нахально позаимствовал у писателя Юрия Полякова, из его некогда прогремевшей повести о жизни и любви номенклатурной элиты. Никаких угрызений совести по этому поводу он не испытывал. Мучительного чувства вины больше в его душе не наблюдалось – там царили легкость и необъяснимое чувство эйфории. Поразмыслив в машине над эфирным состоянием своего организма, Клим пришел к удивительному выводу, что не кредит, который уже практически лежал в кармане, тому способствовал, а скорый и неизбежный отъезд милой девушки Мишель из России.
Звонок от Варламова как обухом ударил его по голове.
– Клим, неважные новости, – устало сказал Иван Аркадьевич. – Сегодня в больнице скоропостижно скончался Рутгер Ольсен.
– Господи! – выдохнул Клим.
– Думаю, Алечка должна об этом знать. Но ты сам ей скажи, по телефону мне как-то не с руки.
– Как же это произошло, Иван Аркадьевич? Что случилось? Несчастный случай?! – потрясенно спросил Клим.
– Нет. Рут ухитрился каким-то немыслимым образом заболеть амебным энцефалитом. Вернувшись в Данию, он почувствовал себя плохо и подумал, что немного простыл в самолете. Но болеть не было времени: встречи с друзьями, светские приемы, выпивка… Его мучили постоянные головные боли, ныла спина, но к врачу он не обращался, пил аспирин по утрам, чтобы избавиться, как он считал, от легкого недомогания, похмелья и озноба. Боли с каждым днем становились все сильнее, аспирин уже не помогал. Когда он наконец понял, что со здоровьем возникли серьезные проблемы, было уже поздно. Врачи удивлены, что он вообще продержался так долго. Обычно при этой разновидности энцефалита смерть наступает на четвертый-пятый день. Дикость какая, в наше время – и энцефалит! Я с трудом в это верю, Клим, – печально вздохнул Варламов и простился.