Клим припарковал машину и долго сидел, уставившись в одну точку и пытаясь прийти в себя. У него в голове не укладывалось: как крепкий молодой мужик, талантливый, красивый, полный сил… мог взять и скоропостижно умереть от какого-то паскудного энцефалита? И каким образом он вообще ухитрился подхватить эту болезнь в стерильной Европе? В памяти вдруг всплыл день их бурного знакомства. Подарочная коробка с крысой и записка о скорой смерти… Клим похолодел, по спине его поползли мурашки. А ведь записка оказалась пророческой, хотя предназначалась, по словам Алевтины, не Ольсену, а именно ей, и случайно попала не к тому адресату. Коробочку с крысой, как выяснилось, презентовала Алечке завистливая Мария Леви, чтобы испортить ей настроение перед премьерой. Но Алечка презент даже не успела открыть. Подарок открыл Ольсен. Открыл – и через две недели скончался… Господи, а что, если та крыса, которую Рут потом выкинул в помойное ведро, была заразной?! Почему же тогда он, Клим, до сих пор жив? Ведь он крысу вынул из коробки за хвост и долго разглядывал ее в номере у Ольсена. Клим внимательно прислушался к себе – голова вроде бы не болела, чувствовал он себя нормально. И потом – Мария Леви! Она довольно долго находилась в номере у Ольсена и не торопилась его покидать. Значит, дело не в крысе, с облегчением подумал Клим. Ольсена ему было искренне жаль, хотя Клим почти не знал его. Смерть в самом расцвете лет казалась несправедливой и неестественной. Алечка тоже будет переживать. Как же ему не хотелось ее расстраивать! Но сообщить трагическую новость невесте все равно придется, только не сейчас, а вечером, после выставки, решил Клим и завел мотор.
Это был третий «молчаливый» телефонный звонок за день. Послушав немного тишину, Аля раздраженно бросила телефонную трубку на рычаг, плюхнулась на диван, сложила руки на груди и, глядя на аппарат с ненавистью, сдула с лица упавший на глаза завиток волос. Завиток на мгновение воспарил в воздух и вернулся в исходное положение. Алечка нахмурилась, сфокусировала глаза на кудряшке и, продолжая сидеть в той же позе, повторила попытку – безуспешно, волосы упали обратно на лицо. Алечка подула сильнее, еще раз, и еще, и дула до тех пор, пока не заслезились глаза и смертельно не зачесался нос. Пришлось заправлять волосы за ушко рукой, а так было лень…
Она забралась с ногами на диван, почесала пятку в полосатом шерстяном носке, схватила пульт, включила телевизор и бездумно уставилась в экран. Телевизор был превосходным: гордость Клима, с широким экраном, со стереозвуком, прекрасным изображением и немыслимым количеством программ на любой вкус. Смотреть его было одно удовольствие – первые четыре дня после возвращения в Москву. Лучше бы она не возвращалась из Европы вовсе! Может быть, тогда не было бы этого чувства гадливости в душе… молчаливых звонков, и тягостного ожидания, и сомнений.
Новых ролей ей пока никто не предлагал, хотя она уже оставила свои координаты нескольким агентам и ненавязчиво разведала обстановку в мире киноиндустрии. Разве что на прошлой неделе позвонил режиссер Мамонов, хам трамвайный, в фильме которого она снималась в роли трупа – бесчеловечно застреленной ревнивым капитаном Бурдыкиным женушки. Как режиссер ее тогда назвал? Фигалиной? Точно. И послал… грим снимать. Удивительно, как люди меняются! Теперь Мамонов был с ней вежлив, назвал по имени-отчеству, рассыпался в любезностях, поздравил с завершением работы в фильме Варламова и предложил главную роль в новом сериале с бесконечным количеством серий. Алевтина даже не стала слушать, о чем сериал, и отказалась. Обиды на режиссера она не держала, просто все сериалы Мамонова были чудовищны, хотя и транслировались по телевизору постоянно и набирали сумасшедшие рейтинги. Феномен бешеной успешности фильмов Мамонова был для Алевтины непостижим, как и нежная любовь российских граждан к мексиканскому «мылу». Мамонов настойчиво попросил ее не отказываться сразу и сообщил, что еще перезвонит на днях. Звонок оставил чувство раздражения в душе. Мелькнула мысль, что теперь так просто Мамонов от нее не отвяжется, будет звонить и доставать еще очень долго.
«Может быть, все режиссеры такие, – размышляла Алевтина, – пытаются добиться своего любой ценой, прут на амбразуру, как танки, сметая все на своем пути?» Мамонова, конечно, нельзя было сравнить с Варламовым. Иван Аркадьевич действовал другими методами – более тонкими, более изощренными, давил психологически, искушал, прессовал, внедрялся в самую душу, и человек в итоге ломался, не в силах сопротивляться. Мамонов же просто занудно доставал, но все равно было в них что-то общее. Хотя Мамонову она могла противостоять, а Варламову – нет, безропотно подчинялась ему, словно механическая кукла. В последнее время она и жила, как кукла, которую завели на определенный срок. Она словно остекленела внутри: как зомби, ела, пила, спала… Больше делать было нечего – все хозяйственные вопросы лежали на плечах приходящей домработницы, застенчивой пожилой женщины. И в то же время в душе ее поселился страх, кукольный какой-то страх, ненастоящий – когда боишься неизвестно чего, но все равно боишься. Но хуже было другое. Клим тоже очень изменился за последнее время и вел себя странно. То был дерганым, раздражался по пустякам, срывая на ней зло, то, напротив, становился излишне нежным и трогательно заботливым. В свои дела Клим ее не посвящал, все телефонные переговоры вел из кабинета, как-то замкнулся в себе. Она знала, что Клим от нее скрывает серьезные проблемы в бизнесе, во всяком случае, надеялась, что в этом причина, и жених отдалился только потому, что не хочет расстраивать ее. Надеялась, потому что была готова, могла помочь ему справиться с трудностями. Ради этого и жила в последнее время. И очень хотелось верить, что непонимание между ними не связано с ежедневным молчанием в трубке и Клим не завел себе кого-то на стороне.
Непослушная прядь волос снова упала на глаза, Аля с силой дернула себя за вихор, обиженно засопела и надула губки. Волосы мешали ей жить и дико раздражали.
На журнальном столике зазвонил мобильный, она схватила трубку и гаркнула: «Алло!» Звонил Клим, предупредил, что вернется поздно. И голос у жениха был какой-то жалостливый и виноватый. «Все скоро изменится. Все изменится к лучшему. Все будет хорошо», – как заклинание, повторила она, пощелкала пультом, раздраженно выключила телевизор и уставилась в потолок: нехорошие мысли снова полезли в голову, несмотря на аутотренинг. А ведь она считала, что совсем не ревнива. Ничуточки. Припадочным темпераментным Отелло всегда был Клим, а она ему всегда безгранично доверяла. Пока моталась по Европе, у нее даже в мыслях не было, что Клим может ей изменить. А теперь…
Очередной звонок мобильного прервал самобичевание. Алевтина напряглась, поднесла трубку к уху и резко села на диване.
– Мишель, – растерялась она: этого звонка она никак не ожидала. – Боже мой! Как я рада вас слышать! Вы в Москве?
– Да, прилетела сегодня, – сказала Мишель. – Я в совершеннейшей клоаке, Алевтина. Стою у окна, гляжу на Кремль и не ведаю, что мне делать! – всхлипнула девушка. – И тут беременные тараканы! – добавила она и всхлипнула еще раз.
– Господи, Мишель, что случилось? Где вы? – обеспокоенно спросила Алевтина, пытаясь сообразить, как ей поступить.