— Вероятно, — согласился Эдуард тихим и тщательно контролируемым голосом.
— Никогда бы не подумал, что доживу до такого, — сказал Бернардо, — Великому Эдуарду все-таки изменило бесстрашие.
Мы с Олафом оба на него посмотрели неодобрительно, но ответил ему Олаф:
— Ему не изменяло бесстрашие.
— А что тогда? — спросил Бернардо.
— Не хотел рисковать горем Донны и детей, — ответила я.
— Чего? — не понял Бернардо.
— Это заставляет жить с опаской, — тихо объяснил Олаф.
— Так я же и сказал, что ему изменило бесстрашие, а вы на меня напустились, — возмутился Бернардо.
Олаф посмотрел на него в упор — всей тяжестью пустых и темных глаз. Бернардо чуть заерзал на сиденье, сопротивляясь желанию отползти подальше от этого взгляда, но не отполз. Очко в его пользу.
— Бесстрашие Эдуарду не изменяло. Но опасаться может и бесстрашный.
Бернардо посмотрел на меня:
— Ты понимаешь, что он сказал?
Я подумала, повертела мысль в голове.
— Да, в общем, понимаю.
— Объясни тогда мне?
— Если Марми Нуар придет сюда и нападет, Эдуард будет с ней драться, он не убежит. Не сдастся. Будет драться, даже если это означает смерть. Но по своей воле он не станет охотиться на самых сильных и страшных, потому что они могут его убить, а он не хочет оставлять жену вдовой и детей сиротами. Он перестал дразнить смерть, но если она придет за ним, он будет драться.
— Если ты ничего не боишься, — сказал Олаф, — то это не значит, что ты смелый. Это значит, что ты глупый.
Мы с Бернардо посмотрели на гиганта, и даже Эдуард выбрал минутку оглянуться на него.
— А тебя что пугает, великан?
Олаф покачал головой:
— Страхом не делятся. Страх преодолевают.
Отчасти мне даже хотелось узнать, что может устрашить самого страшного человека из всех, кого я в этой жизни знала. Но при этом мне совершенно не хотелось даже знать этого — сочувствия Олафу я себе никак не могла позволить. Жалость внушает колебания, а наступит день, когда мне надо будет обойтись с ним без колебаний. У многих серийных убийц было тяжелое детство, страшные истории, где они были жертвами — и почти все они даже правдивы. Но это все не имеет значения. Без разницы, какое у них было страшное детство и были ли жертвами они сами. Без разницы, потому что когда ты у них в руках, одно имеет значение, общее для них для всех: к своим жертвам они не знают жалости.
Забудешь — убьют.
Эдуард подрулил к линии мигающих полицейских машин, но оказалось, что представление уже почти закончено. Тигрица-оборотень стояла во дворе на коленях под направленными дулами, а Хупер с его людьми толпились рядом. Я увидела мелькнувшие белокурые волосы, коротко подстриженные, вспышку тигриных голубых глаз, а потом ее запихнули в фургон.
— Вы начали без нас? — обратился к Хуперу Эдуард добрым голосом старины Теда. Приятно, что у него нашелся добрый голос — я готова была на людей бросаться.
Хупер ответил, глядя в закрывающиеся дверцы:
— Она стояла во дворе на коленях и ждала нас.
— Блин! — выругалась я.
Он посмотрел на меня:
— Что так? Все было быстро и легко.
— Они знают, Хупер. Другие тигры в курсе.
У него на лице появилось понимание:
— И наш злодей мог сбежать.
Я кивнула.
— Оповестите наблюдение, — сказал Эдуард.
— Какое еще наблюдение? — удивилась я.
Эдуард и Хупер переглянулись, и Хупер взялся за рацию. Эдуард объяснил:
— Как только мы положили их имена в шляпу, тут же всех взяли под наблюдение. Стандартная процедура.
— Твою мать. Понятно теперь, почему они знают.
Он пожал плечами:
— Способ за ними проследить, если пустятся бежать.
— Способ их спугнуть и заставить бежать. И мне об этом никто не сказал — почему?
— Хупер либо не хотел, чтобы ты знала, либо полагал, что ты знаешь об этой стандартной процедуре.
Я как можно глубже вдохнула и выдохнула очень медленно.
— Хрен с ней, с процедурой. Весь смысл был во внезапности.
Возразил мне подошедший Шоу:
— Мы не все передаем в ваши руки, маршал. Если опасный подозреваемый сбежит, мы хотим знать куда.
— До вас так и не дошло, — ответила я. — Эти ребята слышат, как бежит кровь в ваших жилах. Они вас чуют по запаху, хотя у тигров обоняние куда хуже чем, скажем, у волков, но что возле дома появились копы, они знают.
— Мои люди знают свое дело, Блейк.
— Да не в умении суть, Шоу. Суть в том, что люди охотятся за не людьми. До вас никак не дойдет?
— Они сделают свою работу, — сказал он, глядя на меня настойчиво недружелюбными глазами.
— В этом я не сомневаюсь. Надеюсь только, что это не приведет к их гибели.
Не знаю, что ответил бы на это Шоу, потому что вернулся Хупер.
— С тремя другими домами мы установили связь, но один не отвечает.
— Блин, — сказал Шоу.
Я сумела промолчать. Фраза «Я же говорила» вряд ли была бы встречена восторгом.
Шоу посмотрел на меня сердито, будто услышал мои интенсивные мысли.
— Бывает, что рации ломаются, Блейк. Не обязательно самый худший вариант.
Эдуард слегка коснулся моей руки, и я поняла его, сумев сохранить голос ровным:
— Шоу, вы же коп и знаете, что предполагать нужно худшее. Если не сбудется — отлично, Но если да, у вас будет план.
— Мои люди уже идут туда проверить, — сказал он.
— Возьмите нас туда, Хупер, — сказала я.
— Я думаю, что мои люди сумеют сами справиться.
— Случай по противоестественному ведомству, — возразила я. — Нам не нужно ваше разрешение, чтобы там оказаться.
Бойцы вышли из окружавшей нас толпы, будто Шоу их уже выделил для этой работы. Вероятно, так оно и было. Почти все были в форме, кроме Эда Моргана. Он мне кивнул, улыбаясь, и возле глаз, ставших веселыми и приятными, легли морщинки. Интересно, глаза за очками и правда улыбаются, или просто лицо меняет выражение?
— Морган здесь главный детектив в убойном, — сказал Бернардо, тоже улыбаясь, и лицо у него было такое же приветливое, как секунду назад — у Моргана. Обнародование его истинного звания заставило улыбку детектива чуть потускнеть. Интересно, как Бернардо выяснил его истинную должность. Потом спрошу, когда это никого не разозлит.