— Это было раньше, когда русские ушли. Сейчас и таджики стали нести службу серьезно, и русские советники в отрядах и на заставах появились. Как бы русские вновь не заблокировали границу.
— У нас не заблокируют. Сам знаешь свои местные особенности. А советников на ближних к кишлаку Башан заставах нет. Но есть офицеры, которые не желают рисковать жизнью за копейки. С ними всегда договоримся.
— Ну-ну, договаривайся. Товар прибудет в Дурм ориентировочно в 23.00. Старшим я отправил туда Джавара, своего заместителя, он, понятно, через границу не пойдет, его задача — контроль. Но свяжется с тобой именно он. Обсудив детали, начнете переброску.
— Особый товар будет?
— Немного, пакетик у Файсаса!
— Хоп, я все понял.
— Деньги за героин готовы?
— Конечно. Надеюсь, цена не изменилась?
— Пока нет, но следующая партия будет дороже.
— Скользкая дорожка — игра с ценами. Повысишь цены ты, другой торговец не сделает этого, и мы останемся, как говорят русские, у разбитого корыта. Я не смогу продать партию дороже, чем предлагают конкуренты.
— Скоро все, Анзур, будут торговать по одной цене.
— Что, афганские наркобароны решили перейти на плановую систему и единый тариф? — усмехнулся Сангал. — Что-то мне это напоминает из недавнего прошлого…
— Бароны ни при чем. Игиловцы все более усиливают влияние в стране. Как только они подомнут под себя наркотрафик, все станут работать по их законам.
— Что ж, если у всех будет равная цена, то все и будут иметь одинаково, только гораздо меньше, чем имели.
— Из этого бизнеса не уйдет никто!
— Конечно, сейчас доходность почти тысяча процентов, если опустится даже на триста, сто, все равно девать дурь из Афганистана, кроме Среднеазиатских республик и России, по большому счету, некуда.
— Наш разговор затянулся. Мы его продолжим, если хочешь, но не сейчас. Сейчас занимайся делом.
— До связи, Асад!
— До связи, мой друг!
Хатини отключил станцию.
«Тойота» с Джаваром, Нури и Файсасом прибыла в горный кишлак. Людей Хатини встречал глава селения Саид Ремизи. Он показал, куда поставить машину, пригласил гостей в свой дом, сильно отличавшийся от тех, что теснились вокруг. Население Дурма не имело никакой другой работы, кроме той, что давал Ремизи. Мужчины в основном были курьерами, переправлявшими наркотики в Таджикистан, женщины занимались домашним хозяйством. Впрочем, населения насчитывалось не более двадцати семей.
В главной комнате каменного дома Ремизи предложил гостям ужин. Женщины подали мясо, зелень, копченую рыбу. На десерт — обязательный чай со сладостями.
Джавар вместе с Ремизи вышли из дома.
Героин в мешках лежал на дне арбы, в которую был запряжен мул. Но и животное могло провезти груз только до половины пути, дальше сложно спускающееся небольшое плато обрывалось крутой тропой, зажатой с двух сторон скалами. И так тропа спускалась до затона, спрятавшегося за лесным утесом, имевшего несколько метров прибрежной полосы.
На утес вела лестница, там среди кустов оборудована площадка наблюдателей.
Заместитель главаря банды и его помощник осмотрели товар.
— Хороший героин, — проговорил Ремизи. — В центре Европы за килограмм такого дали бы не меньше десяти тысяч долларов.
— В Европе, Саид, больше в ходу евро, — осматривая пакеты с белым порошком, заметил Джавар.
— Я не знаю евро, мне не нужны евро, я знаю доллар — это настоящие деньги.
— Евро дороже, но если ты предпочитаешь доллары, то за килограмм этого героина получил бы не менее двенадцати тысяч долларов.
— Какие деньги! — облизнулся Ремизи. — А Сангал нам заплатит всего сто долларов за килограмм. Это сколько же получает он?
— Сангал не транспортирует наркотик даже в Россию, его предел — это Ош, там он сдает килограмм за тысячу долларов. По крайней мере, я слышал, что за эту сумму. Может, получает и меньше.
— Нам бы дал пятьсот долларов, мы бы были счастливы.
— Э-э, Саид не мелочись. У тебя сколько героина?
— Много.
— А у Сангала столько, сколько ему продашь ты и другие торговцы отсюда, ну есть и свои плантации, но их часто жгут правительственные войска.
— Тогда я должен диктовать Сангалу условия?!
— Ты? — удивленно посмотрел на главу кишлака Джавар.
— Извини. Господин Хатини, конечно. Вы, те, кто имеет большие деньги, чтобы сделать наркотик.
— Вот это верно. И не надо считать чужие деньги. Ты получаешь то, о чем договорено с Хатини?
— Да.
— У тебя хороший дом?
— Сам видел — хороший.
— У тебя сколько жен?
— Три.
— Твои жены, дети знают в чем-нибудь нехватку?
— Нет! Слава Аллаху, моя семья обеспечена всем необходимым.
— Так что же ты проявляешь недовольство? Каждый получает столько, сколько должен получать. И благодари Всевышнего за каждый прожитый день. Зависть же, Саид, плохой советник. Зависть вызывает ненависть, ненависть рождает стремление досадить тому, кому завидуешь, что в конце концов зачастую приводит к крови. Нам не нужна кровь, нам нужна стабильность. И кто ее создает, неважно. Как неважно и то, сколько неверных в России подохнет от нашего наркотика. Странная вещь, Саид, наркоманы знают, что каждая доза неминуемо приближает их конец, но идут на все — на воровство, грабеж, убийство — ради дозы. Ради приближения смерти. Вот что такое зависимость. Именно в ней успех нашего дела.
— Сейчас много мусульман стали принимать наркотики. Если раньше курили анашу, то сейчас нередко колют героин. Я был в Кабуле первый раз в 1985 году, когда наша страна была оккупирована Советской армией. Тогда мне там понравилось. Я имею в виду стройки, поднимались дома, гяуры протянули в горы линии электропередачи, появились больницы, госпитали, легко было. Не понравилось то, что женщины вели себя слишком вызывающе. И хотя в большинстве своем они соблюдали традиции, но были и те, кто открывал лица, и за это их никто не наказывал.
— Зачем ты говоришь мне это?
— Погоди, Галал, дослушай. Не важно, что мне тогда понравилось или нет, но в 1985 году я не видел в Кабуле ни одного нищего, ни одного бездомного, ни одного опустившегося наркомана. Второй раз я был в Кабуле год назад. И что я увидел? Дома, построенные гяурами, разрушены, кроме одного квартала, кругом грязь, свет часто отключается, чистой воды не найти, только у торговцев, много нищих, много бездомных, и еще больше опустившихся наркоманов. Я зашел в развалины бывшего Дома дружбы и, словно в аду, оказался. По развалинам бродят тени, они ничего не разбирают, возле стен лежат мужчины, и не понять, кто живой, кто мертвый. А вокруг много, очень много, больше, чем битого стекла и нечистот, использованных шприцев. Откуда эти шприцы? Мы никогда не пользовались ими. А тут такие маленькие, тонкие. Один из них, я не могу назвать его человеком, весь в лохмотьях, обросший, вонючий, трясущимися руками рвал обертку, грязной ладонью набирал зеленые таблетки и бросал их в рот. Я хотел спросить, что это? Он зарычал, протянул ко мне скрюченные пальцы. Я понял, убьет, это животное. И подумал, почему так? Почему стало хуже, чем было? Но это было не все, вечером я видел, как из проезжавшего по городу бронетранспортера с красным крестом на борту из люков выбрасывались мешки зеленых таблеток, упаковки шприцов, контейнеры с ампулами. Что это, Галал, как не намеренное уничтожение американцами и их союзниками нашего народа?