– Да чёрт его знает, – на этот раз совершенно искренне ответил спецназовец. – Но вот есть у меня такое ощущение, что ваш побег мог заставить местных…
– А что у самого Усама не спросили?
Вадим остановился, открыв рот и ощущая, как прокрутилось в голове какое-то затормозившее колёсико. Идиот! Сегодня что, День Ручного Тормоза? Конечно, после возвращения из первой ходки за ленинградцами времени допрашивать пленного не было совсем, а до неё считалось, что допрашивать нет нужды… а потом уже совсем не было ни времени, ни возможности…
Мозг офицера быстро и с пригодными впоследствии для оперативного донесения формулировками достроил восприятие ситуации до комфортного, но всё это было где-то на промежуточном уровне сознания. В глубине души Вадим ощущал себя идиотом. Вот ведь, устами младенца…
Понимая, что пауза затянулась и студент всё уже понял сам, Вадим нечленораздельно мыкнул и перешёл на бег. Студент и держащий спину Сергей последовали за ним без паузы, быстро стянувшись в компактный треугольник, во главе которого мотающий на бегу головой в удивлении собственной, на этот раз, для разнообразия, глупости, командир спецназовцев и попёр вверх на пологий склон. Минута – и он, с двумя камуфлированными ребятами в роли proxime accesit[34], нагнал остальных, чуть ли не на ходу отдавая команды ускориться и в очередной раз подкорректировать направление.
В пределах прямой видимости не имелось ни одного подходящего укрытия, пригодного хотя бы для трёхминутного привала – если не считать забравшегося в какую-то выемку густого одиночного куста, так что выбора не было. Время поджимало и второе «колено» надо было отменять совсем, спрямив маршрут для выхода в промежуточную точку – похожее на перекошенный капонир углубление в скальной стене, спускающейся в долину в полутора километрах впереди.
За какое время можно пробежать полтора километра? Если кто-то может ответить на этот вопрос сразу, попробуйте добавить такие переменные, как ночь, движение вверх по хоть и пологому, но всё же склону, плюс то и дело цепляющиеся за ноги жёсткие стебли сорняков, достигших за последние недели почти соломенной крепости, и так далее… Усама можно было не учитывать – когда группа перешла на бег, он вполне уложился в общий темп, пусть и с мычанием из под по-прежнему закрывающей рот плотной повязки.
Насколько Николай мог видеть, «Гиви» переговорил на бегу с некоторыми своими бойцами, передвигаясь от одного бегущего к другому огромными, чуть ли не полутораметровыми прыжками. Снайпер при этом оставался в арьергарде, снова отстав от всех метров на двадцать и постоянно оглядываясь. Было ясно, что возвращение встревоженного командира, за которым сразу же последовал переход на бег, было не случайным, так что в данный момент он, видимо, доводил до своих бойцов ситуацию. Постепенно, перед глазами скачущего вверх по склону «курсанта» начали прыгать знакомые уже багровые и золотые круги, а слух исчез совсем. Сто метров. Ещё сто. Ещё пятьдесят. Каждые два-три выдоха организм вопрошал, можно ли ему сдохнуть – или, в крайнем случае, просто присесть и немного посидеть? Получив злобно-отрицательный ответ, сердце заставляло тело делать ещё несколько шагов, пока свистящий хрип в гортани и стук в височных сосудах не повторяли вопрос – и так раз за разом, чуть ли не идеальными циклами.
Бег закончился внезапно, когда Николаю уже почти ничего не видел перед собой, да и не понимал тоже почти ничего. В остром требовании кислорода, мозг отключил всё, заменив осознанное мышление простым следованием за лидером. Упав на подогнутые под тело руки, Николай выталкивал изо рта тягучую, липкую слюну, ощущая, как в окружающем мире постепенно включаются оттенки серого. Усам лежал метрах всего в трёх, хрипя и булькая выдуваемыми пузырями. Повязки на нём уже не было, но орать или звать на помощь ему в голову, видимо, и не приходило. Ему хотелось просто дышать.
– Очухался?
Решив, что это к нему, Николай приподнял голову и увидел, как Усама с размаху пнули в голень. Это сделал громадный спецназовец с перекошенным лицом и горбом рации на спине. Господи, да можно ли очухаться за минуту после такого бега? Или это неважно?
– Будешь, сука, отвечать? Где студенты? Где студенты-строители? Ты думаешь, почему ты ещё живой, а? Где студенты, сволочь? Забью!
Ещё один удар, пришедшийся в закрывшие лицо руки.
– Студенты где?
Громадный радист почти орал, явно не опасаясь, что его может услышать кто-то лишний. Усам что-то отвечал, но неразборчиво, и почти не слышно, лишь на секунду-другую прерывая рёв «потрошащего» пленного москвича и град сильных, наверняка болезненных, но безопасных ударов, приходящихся то в предплечья, то в бёдра, то вскользь царапающих кожу неровным движением грубой подошвы. Прочитавший в жизни достаточное число книг ленинградец понимал происходящее вполне, но его неприятно кольнула иная мысль – слишком уж это было похоже на то, что довелось пережить ему самому, когда Усам был среди орущих и бьющих.
С неслышимым стоном наслаждения он отключился от происходящего и лёг в колючую траву. Ещё хотя бы пару минут… Сбоку хэкали и орали, звучали какие-то шлепки и неясный, странный шёпот. Николай лежал, почти не воспринимая окружающее. Ему нужны были ещё хотя бы минуты, чтобы отойти от пережитой нагрузки и вернуться в норму.
Как говорится, «щаз-з»…
– Новик! – скомандовали сбоку. – Подъём! Покажи клиенту личико!
Потратив секунду на то, чтобы осознать команду, а потом заставить себя её выполнить, обозначенный на маршрут «сюда» проводником студент встал и шагнул к группке спецназовцев, стоящих над скорчившимся телом. Постаравшись сфокусировать взгляд и придать лицу устало-спокойное выражение, он сначала просто наклонился над Усамом, а потом стянул капюшон и маску, и присел на корточки, держа руки на весу у колен.
– Буьйса дина хуьлда хьан, – вежливо, стараясь усилить контраст с предыдущими воплями, произнёс он. – Могушалла муха ю хьан?[35]
Усам выпучил глаза и захрипел так, что его, казалось, вот-вот со всей пролетарской прямотой хватит кондратий. Будь посветлее, это зрелище было бы ещё приятнее, но оно и так согрело душу Николая – будто внутри у него зажглась горячая 150-свечная лампочка. Ай, как хорошо…
– Со балахила… Миччахь джу гасски доттаг'ий ву ксхо? Миччахь бу ву иза?[36] А?
Он сам восхитился тому, как легко слова соскользнули с языка, а последнее было просто междометием, добавляющим во фразу интонацию: «А, козёл?».
Усам едва ли не взвыл, захлёбываясь словами. И что теперь?
– Куьгхьанал! Куьгхьанал![37] – вопил и орал чеченец, елозя по земле под взглядами стоящей тройки спецназовцев и почти неотличимого от них Николая, чуть ли не ласково улыбающегося ему в лицо. Бандит произносил массу слов, глотая окончания и брызгая слюной, но все они были мешаниной бессмысленных звуков. Ишь ты, анал ему…
– Ду… – коротко прервал «Гиви» захлёбывающийся монолог. – Диил рииз ксийл…[38]
Последнюю фразу он произнёс с явно издевательской интонацией, и Николай, довольный, что понял хоть что-то из сказанного, встал. Они отошли от лежащего, что-то ещё бормочущего, – уже, пожалуй, сквозь слёзы, Усама. Надо же, такой был серьезный мужик, и так легко сломался… Спецназовский катарсис… Не будучи большим любителем и знатоком психологии, Николай никогда такого не видел, и был теперь заметно впечатлён.