Он так близко, что я чувствую своим телом его мускулистую грудь и плоский твердый живот. Не понимаю, что происходит. А он наклоняется и собирается меня поцеловать. Все ближе и ближе, и вот уже наши губы почти касаются. Я чувствую его дыхание на своей щеке, а мое сердце стучит все быстрее.

– Ненавижу таких типов, – говорит он мне в рот. – Врунов, тех, кто плюют в чужую душу. – Он смотрит мне через плечо, потом отпускает. – Нам пора.

Делаю шаг назад, оступаюсь, чуть не падаю, но все же умудряюсь устоять на ногах.

– Верно, – соглашаюсь я. И на миг забываю обо всем – о своей жизни, обо всех безумствах, которые в ней были и, может, до сих пор есть, о том, как я все испортила с Джереми и как трудно теперь будет это исправить. Я чувствую лишь стук своего сердца, а еще там, где были руки Себастьяна, у меня все горит огнем и пульсирует.

– Садись, не заперто, – говорит он.

Сидим в машине. Себастьян включает радио и щелкает каналами. Выключает и вздыхает.

– Мне жаль, что твой дружок такой дебил. Когда люди оказываются не такими, как ты о них думал, это жесть.

Пожимаю плечами.

– Да. А может, я его совсем не знала, только сейчас начинаю понимать.

– А он тебя знал? – спрашивает Себастьян после паузы. В голосе у него что-то такое, что заставляет меня замолчать, а сердце стучать еще быстрее. Он спрашивает меня не для того, чтобы поддержать разговор, ему на самом деле интересно. Как будто ему не все равно, что услышит в ответ.

– Нет, думаю, что знал. Я не всегда была… честной в отношении многих вещей. – Подразумеваю свою жизнь, свою мать, то, что я испытывала к Делии, все это.

– А о чем вы с ним разговаривали? – спрашивает Себастьян.

Качаю головой.

– По большей части о кроликах. – Поворачиваюсь к Себастьяну и вижу, как у него брови ползут вверх. – Мы с ним любили смотреть видео про кроликов. Придумали для них жизнь… Иногда мне казалось, вроде как прикольно, нет, это было прикольно. Только все это было не вместе со всем прочим, а вместо.

– Чтобы не говорить о том, что на самом деле происходит?

– Может, и так, даже не знаю. Когда дело доходило до реальных вещей, семейных вопросов и тому подобного, я обходила острые углы. У него жизнь… совсем не похожа на мою. – Странно вот так вдруг разговаривать с посторонним человеком – говорить о серьезных вещах, а не о какой-то фигне.

Себастьян кивает, словно прекрасно меня понимает.

– Выходит, ты засоряла ему мозги фастфудом?

Поворачиваюсь к нему. Голые деревья мелькают в окне автомобиля.

– О чем это ты?

– То есть ты давала ему настолько пережеванную версию, что истиной там и не пахло, зато было легко глотать. – Парень чуть заметно ухмыляется. – Например, твой брат вступил в секту, и ему нельзя теперь ни с кем общаться. А ты говоришь: «В настоящее время мы с братом реже видимся». Твой папаша-наркоман в очередной раз не заплатил за жилье, и вас скоро отправят на улицу? «Да, мы планируем переехать в район поспокойнее». Тридцатилетний бандюган пытался изнасиловать твою двенадцатилетнюю сестру, ты его грохнул, а потом… Ну, ты поняла суть, да?

Молча киваю. Помню, что сказала Райану про свою маму. Да, мы с ней не слишком близкие люди, типа каждая живет своей жизнью.

– Говорила себе, что делаю это для нас обоих, чтобы не омрачать ему жизнь грустными и неприятными вещами. Но, наверное, это было эгоистично с моей стороны – делать вид, что я другая. Так было удобнее.

– Да, примерять на себя чужую жизнь… – Себастьян косит глазом в мою сторону, – это круто.

Думаю о Райане: даже когда он считал, что говорит умные вещи, то, как правило, лишь повторял то, что где-то слышал. Он знал жизнь по кино и литературе. У самого Райана она была слишком легкая. До смерти Делии мы ни разу ни о чем серьезном не говорили. После пары моих высказываний о семье у меня возникло чувство, что ему нравилась ее темная сторона. Казалось, он считал себя крутым, раз у него такая подружка. Но он понятия не имел, как задавать правильные вопросы, поэтому я ему почти ничего не рассказывала.

– Ну ладно, – говорит Себастьян уже другим тоном. – Как все прошло, что там у тебя сегодня в школе было? Пообщалась с кем нужно? – Он говорит медленно, подбирая слова.

Не хочу отвечать, но ничего не скроешь, это слишком важно. И я рассказываю все без утайки: в чем меня обвинил Джереми, какой у него при этом был безумный вид.

– Боюсь, он на этом не остановится, – говорю я. – Собирается копать дальше и все разнюхивать. – У меня ком стоит в горле. Хоть я и выговорилась, легче мне не стало. Все, о чем я хочу забыть, возвращается.

Поворачиваюсь к Себастьяну. На лице у него никаких эмоций.

– Не парься, – говорит он ровным и спокойным тоном. Утешает. – Издержки есть всегда.

Всегда.

– Значит, у вас это не первый случай? – Страх делает меня храбрее. – Сколько раз?

Себастьян переводит дыхание, делает паузу – решает, говорить или нет. Открывает рот. Закрывает. Опять открывает:

– Три раза.

Два слова, всего лишь два слова, и внезапно до меня доходит, что он говорит – Делия не единственная, кто умер и вернулся. Эшлинг – раз, Эван – два, и сам он – три. Три раза.

– Вы все… – подыскиваю слова. У всех троих это не первая жизнь. Они жили раньше другой жизнью и оставили ее позади.

– Хватит, – словно отрезает Себастьян. А потом тише, словно самому себе: – Зря сказал.

– Я никому не скажу. Честное слово.

Себастьян качает головой.

– Это риск. – И больше ничего не говорит.

Откидываюсь на спинку сиденья. Где их родные? Что такого ужасного было в их жизни, если они решились уйти? От чего они бегут? И куда собираются? За окнами мелькают деревья, а голова моя пухнет от вопросов. Через несколько минут мы подъезжаем к дому.

Глава 37

Делия

Сразу понимаю: что-то не так. Понимаю еще до того, как ее вижу: чую нутром, где у меня зияет черная дыра, – как больная канарейка, попавшая в глубокую угольную шахту. Смотрю из окна, как они подъезжают. Потом Джун выходит, и я вижу все по ее движениям – быстрые, лихорадочные, как у перепуганного зверька, глаза широко раскрыты. Сначала мне приходит в голову, что это Себастьян виноват – высокий, стройный, руки в карманах. Думаю: Если он ее обидел, порву гаденыша на куски. Но когда она подходит ближе, понимаю: Себ ни при чем. Чувствую, как ее сладкая кожа источает страх: она боится меня!

От этой мысли мне тошно.

Джун входит в дом, говорит, что у нее плохая новость, кусает губы, закрывает дрожащий рот. А потом вываливает историю с Джереми. «Я все испортила. Не сумела его убедить. Я так виновата. Не знаю, что он теперь натворит».