– По этим фотографиям ничего не определишь… Бесполезное занятие, – сказала Юля и протянула снимки Наташе.
Та тоже долго изучала их, пока не показала на туалетный столик и не спросила:
– А что это за книга там лежит? Книга или фотография?
Юля поднесла снимок к глазам и действительно увидела небольшую тонкую книгу или брошюру, на обложке которой был тоже изображен букет белых роз. Была и надпись – цифра 30, после чего все расплывалось, и невозможно было ничего прочесть.
– Постой, я где-то уже видела эту картинку… – Юля бросилась в кладовку, снова включила там свет и принялась перебирать картины. – Ну вот, я же говорила!
Она извлекла на свет эскиз, выполненный маслом и изображавший большой букет белых роз в темно-синей керамической вазе. Работа была не завершена, но отличалась точностью переданного цвета. Густые махровые розы с пышными лепестками разных оттенков, начиная от почти черных и палевых и кончая белоснежными и прозрачными, поражали своей красотой. В комнате словно бы заструился сладковатый аромат роз. Даже отсутствие фона не испортило удовольствия от созерцания этого маленького незаконченного шедевра. Холст был натянут на подрамник. Рама, которая придала бы натюрморту законченный вид, отсутствовала.
– И картину нашли, а я все равно ничего не понимаю… Ну и что, что на туалетном столике в спальне лежала фотография с этого натюрморта? Что в этом особенного?
– Наверное, ничего, – пожала плечами Наташа.
– Пора уходить. Ничего-то мы не нарыли, как сказал бы Корнилов. Он ждет от меня имя убийцы, а я хожу по квартирам убитых женщин, как по музеям, и рассматриваю картины…
Она открыла сумку и, сунув туда руку, вытащила целый килограмм ключей. Две связки переплелись, и их оказалось довольно трудно отцепить.
– Послушай, у меня должно было быть три связки. Вот эта, что без брелока, Званцевой, эта, с кусочком малахита – Зои… Постой, но если этот малахит здесь, то каким же образом я открыла эти двери? Какими ключами? Чьими?
Она пощупала свои карманы и извлекла из одного ключи, которыми открыла квартиру Пресецкой.
– Наташа, я ничего не понимаю. Выходит, я открыла эти двери ключами Холодковой. Да ты посмотри только! Все три связки абсолютно одинаковые!
Юля разложила три связки на столе и внимательно осмотрела каждый ключ.
– Похоже, подруги настолько доверяли друг другу, что обменялись ключами, – сделала заключение Наташа. – Очень интересно. Теперь мне понятно, кто забрал альбомы Зои.
– И кто же?
– Кто-нибудь из двух подруг. Или ее бывший муж. У него тоже наверняка есть ключи…
– Нет, у него нет ключей, потому что он здесь, на лестнице, на следующий день после убийства жены умолял меня открыть ему дверь.
– Значит, Званцева или Холодкова. Мы сейчас поедем к ним и все увидим. Хотя не думаю, что альбомы – улика. Если бы в них было что-то компрометирующее одну из подруг, то проще было бы просто сжечь фотографию, но не уничтожать все альбомы. И все-таки эта картина – шедевр, – вздохнула Наташа, все еще не выпуская из рук натюрморт с розами. – Жалко, что нельзя забрать. Красота-то какая…
– А это что за штамп?
Юля перевернула холст и увидела округлую фиолетовую печать.
– Думаю, это торговый штамп фирмы, которая изготовляет такие заготовки. Видишь, как все аккуратно сделано: холст натянут и отлично загрунтован. Она где-то купила его…
Наташа вернула картину в кладовку, Юля выключила везде свет, и они, так ничего нового для себя и не выяснив, покинули квартиру Зои Пресецкой.
Жилище Званцевой резко отличалось от Зоиного. Как и говорил Корнилов, Ира жила бедно. Она ела и пила из потрескавшейся старой посуды, доставшейся ей наверняка еще от матери, спала на продавленном топчане с протертой обивкой, укрываясь старыми ватными, живописными от заплат одеялами, и смотрела черно-белый телевизор «Горизонт».
«Ну и Бобрищев, вот свинья!» – ругалась Юля, обходя квартиру и пытаясь найти в ней хотя бы какой-нибудь предмет роскоши, который мог бы подарить своей любовнице Бобрищев.
– Странно, конечно, но он держал ее в черном теле… – Наташа тоже обратила внимание на бросавшуюся в глаза нищету. – Но куда смотрели ее подруги? Ничего не понимаю!
В это время Юля снова зашла в кухню, открыла дверцы маленькой тумбы, что под раковиной, где положено находиться мусорному ведру, и ахнула:
– Послушай, да тут целый склад!..
Наташа, прибежавшая на голос Юли, тоже застыла на пороге: тумба была забита пакетами с пустыми бутылками из-под водки и вина.
– Так, мне срочно надо позвонить Леше…
Юля набрала домашний номер Чайкина.
– Леша? Привет. Я тебя не разбудила? Будь другом, скажи все, что ты знаешь о печени Званцевой.
– Это все, что ты хотела мне сказать в столь поздний час?
– Пока да.
– Эх ты, Земцова… Печень, почки, легкие…
– Ты что, пьян?
– Нет, что ты… – Чайкин сразу же изменил тон, он стал бодрым и веселым. – Печень – мрак. Она пила, твоя Званцева, забыл тебе сказать… Странно только, как при такой печени у нее сохранилась кожа. Обычно все разрушается… Да и курила она как паровоз. Не легкие, а сплошной бархат… от копоти…
– Она не была изнасилована?
– Нет, но у нее побывал тот же мужчина, что и у Пресецкой. Во всяком случае, так мне сказали в лаборатории.
– Я догадываюсь. Иначе бы ее не удушили.
– Да нет, я не об этом. Она переспала с этим мужчиной. Но это еще не говорит о том, что он же ее и убил. Хотя группа спермы та же.
– Тогда я тем более догадываюсь, кто бы это мог быть… Что еще интересного?
– У нас электричество вырубали. Можешь представить себе морг, в котором не работают холодильники?
– Ничего себе! Докатились! И много у тебя там подпортилось клиентов?
– Нет, немного… Твои подопечные еще нормально выглядят, а вот тот безымянный, за которым что-то никто не едет, сильно сдал…
– Это ты о ком?
– Мужик один, солидный такой, головастый. Думаю, большой умница был. Но ему крупно не повезло. Головой обо что-то ударился и отдал богу душу. Представляешь?
– А почему он солидный?
– Одет был хорошо, правда, без документов. Так что, если к тебе кто обратится за помощью, мол, найди пропавшего мужа, брата или отца, направляй ко мне.
– А когда он к тебе поступил? Откуда?
– Десятого октября вечером. Понимаешь, уж больно интеллигентная у него физиономия, хотя и подпорченная. Здоровый был, крепкий, не курил. Только выпил немного где-то и закусил. А потом либо сам ударился, либо ему помогли… По-моему, его из «Европы» привезли…