Грегорович помахал ладонью воображаемому вагону.
– После такого месяц в психушке лечатся! Но коней на переправе не меняют. А что делать, если у тебя конь с ума сошел?
– И что? – спросил Бабкин, начиная сочувствовать несчастной девчонке.
– Что-что… Обкололи девку, подняли под белы рученьки, вывели на сцену. Спела! А куда деваться-то?
Бабкин хотел спросить, что стало с певицей после конкурса, но взглянул на Илюшина и отчего-то передумал.
– И вот когда ты тридцать лет видишь подобное, – сказал Грегорович, – и когда ты сам такой, то начинаешь понимать, что с людьми происходит, которые крутятся в этом чертовом колесе. У тебя не просто рыльце в пуху! Ты в этом пуху, считай, с ног до головы вывалян. Вот поэтому, когда Пьер Леман вышел на сцену обжаханный до белых глаз, все сделали вид, что ничего не заметили. Потому что слава богу, что вообще вышел! И не упал, а только покачнулся!
– На барабаны сел, – уточнил Кеша.
– Да хоть бы и на барабаны, – махнул рукой Грегорович. – Вы, котики, поймите: даже журналисты это не обсуждают! Потому что жалеют нас. И Пьера Лемана пожалели. Он ведь совсем пустой ходил. Словно мешок из кожи, а внутри то ли воздух, то ли гнилая вода. Ткнешь в него – а он лопнет!
Все помолчали.
– В общем-то, так ведь и случилось, правда? – подал голос Макар.
Бабкин удивленно взглянул на него. Сам он не помнил никакой истории, связанной с Леманом.
Грегорович махнул рукой, и понятливый Кеша подлил еще газировки в бокал.
– Да, – кивнул Богдан, отхлебнув. – Именно так. Джоник был на том концерте. Он поднял дикий хай. Снял на телефон, как Петька шатается по сцене, и выложил в интернет. Никто из журналистов ничего подобного не сделал, ни один из всей их продажной братии, которую хлебом не корми, дай только скандальчик какой-нибудь раскрутить! А у этого гаденыша рука поднялась. Ну и… Эх!
– Что, что «эх»? – не выдержал Сергей.
– Сняли Лемана с конкурса, – ответил за певца Кеша Кутиков. – За несоответствие морального облика высокому статусу представителя нашей страны на международной сцене.
– Сняли, – со вздохом подтвердил Богдан. – И прогнали через строй со шпицрутенами. У Петьки нервный срыв и попытка суицида. Полгода в клинике. Голос потерял. Слышал, как он нынче сипит?
Бабкин не слышал, но на всякий случай кивнул.
– Я только не пойму, зачем Джонику все это потребовалось. – Илюшин вопросительно взглянул на Кутикова. – Или они с Леманом конкуренты?
– Ха-ха-ха!
От раскатистого смеха Грегоровича светильники вжали абажуры в стены. Но певец быстро спохватился, что производимые им звуки могут быть оскорбительны для памяти покойного, и сделал вид, что закашлялся.
– Конкуренты, как же!
– А может, боролся за чистоту рядов? – предположил Сергей.
– О-о, да! – сарказма в голосе Богдана было столько, что, будь он маслом, хватило бы на сотню бутербродов. – Джоник против наркотиков, пчелы против меда. Не смеши!
– А зачем тогда?
Богдан утомленно закрыл глаза.
– Кеша, объясни младенцам!
Кутиков забрал у него бокал и обернулся к сыщикам.
– Ринат Ильдарович делал себе популярность на полоскании чужого белья. Не гнушался ничем. У рэперов даже игра такая есть, междусобойчик: кто круче подгадит товарищу.
– А как же выручка? Клановость?
– Выручка! – поднял указательный палец Кеша. – Вы нашли верное слово, Сергей. Только вкладываете в него не тот смысл.
– Так что же, все это ради денег?
– Денег, славы, раскрутки, – перечислил Кутиков. – Ринат Ильдарович, светлая ему память, ради собственного пиара готов был подставлять всех. И целился в крупные фигуры. От них отдача больше.
– Моська, значит, – задумчиво сказал Илюшин.
Бабкин торопливо записывал.
– А вас, Богдан Атанасович, эта моська за какое место покусала?
Грегорович обернулся.
– Нехорошо так говорить о покойнике, – строго сказал он. – Как-никак, человек погиб.
Губы камердинера насмешливо изогнулись. Всего на долю секунды, но наблюдательный Макар заметил это движение.
– Раскалывайтесь, Иннокентий.
– Сам расколюсь, – вздохнул Грегорович. – Все равно об этой истории всем известно.
Год назад Богдан получил очередную тарелку «Муз-Премии»: довольно почетную награду, которую ему вручали из года в год. («А что поделать, если моя «Роза на снегу» три месяца на верхушках чартов!») На торжественном мероприятии, где шумела и суетилась пресса, а журналисты ослепляли звезд вспышками камер, словно пытаясь перебить их сияние, Джоник выбрался на сцену и отобрал у ведущего микрофон.
– Это не было запланировано, – уверенно сказал Богдан. – Сплошная импровизация. Надо отдать должное ему, подлецу: он всегда умел выбрать правильный момент.
«Вы все здесь подкуплены! – объявил Джоник. – Заскорузлое старичье! Приз должен был достаться классному певцу, а ты, попсовый дурак, сцапал и не поморщился!»
Грегорович возмутился. Его внутренний ребенок обожал цацки, медали, награды и подарки от благодарных зрителей. Каждому нужно подтверждение собственной важности. В костер его тщеславия и честолюбия подбрасывались все новые дрова, но Грегоровичу было мало.
И тут на сцену вперевалочку вываливается Джоник, приспускает штаны и принимается мочиться в костер.
«Ваша кодла поганых извращенцев выставляет тебя на пьедестал! – орал он в микрофон. – Все вы спите друг с другом!»
У Бабкина вертелось на языке замечание, что известная доля правды в этом заявлении есть, но он благоразумно промолчал.
– Премию я получил честно, – заявил Богдан, с неожиданной проницательностью взглянув на него. – Все об этом знали.
Но скандал вышел знатный. Бесящийся у микрофона Джоник, дергающийся, как в припадке, сыпал все новыми оскорблениями, одно гнуснее другого. Прогнать его не удавалось, потому что устраивать стычку между рэпером и охранниками никому не хотелось. На все призывы к совести Джоник отвечал глумливым похлопыванием по собственному паху, показывая, где он видел совестящих.
Тогда-то на сцену и поднялся сам Грегорович.
Илюшин представил это противостояние и с трудом сдержал смех. Низкорослый кривоногий Джоник против двухметрового красавца Богдана – о, это стоило увидеть!
Богдан слюной не брызгал и как раненый хорек не верещал.
«Есть кодекс чести артиста, – спокойно сказал он, нагнувшись к своему микрофону. – И ты, Джоник, его сейчас нарушил. Не во мне дело. Мало ли про меня гадостей говорили… Я же сам и говорил!»
Он улыбнулся, и зал рассмеялся в ответ. Над Грегоровичем за глаза иронизировали и полоскали грязное белье – куда без этого в шоу-бизнесе – но при этом вполне искренне уважали и признавали его заслуги. Зрители были на его стороне.