– Опять юродствуешь?
– И не начинала, – ухмыльнулась женщина.
Она протянула руку к столику, достала из пачки сигарету. Камердинер уже стоял возле нее, склонившись и услужливо поднося зажигалку. Кармелита затянулась и прикрыла глаза. Сосредоточилась. Мысленно слепила из дыма длинную кошачью лапу и этой лапой тронула Кутикова за плечо. Ну-ка, милый…
– Богдан Атанасович, я отлучусь на минутку, – озабоченно сказал Кеша, прислушиваясь к звукам из-за двери. – Кажется, на охране опять что-то…
Богдан кивнул, и камердинер исчез.
Отлично. Полдела сделано.
Женщина открыла глаза и посмотрела на Грегоровича в упор.
Тот ждал.
– Сорвать мне кое-что нужно было в твоем саду, – сказала она наконец, выпуская дым. – Объяснять не стану. Все равно не поймешь.
– Ты уж попробуй!
– Пустое дело, – отрезала Кармелита. – И потом, тебя не касается.
– В моем доме человека убили, а меня не касается?! – взвился Богдан.
Женщина молча докурила сигарету и сразу потянулась за второй.
– Кто убил-то? – спросила она, как ни в чем не бывало.
– Я откуда знаю?
– Знаешь, знаешь! – засмеялась Кармелита.
От этого смеха Грегоровича передернуло.
– Много ты всего знаешь, а мне не говоришь, – напевно проговорила женщина. – А ведь я твой друг, Богданчик, и плохого тебе не желаю. Поделился бы со мной наболевшим. Облегчил бы душу. Душа, она ведь как птица – с грузом не полетит.
Богдан провел рукой по мигом вспотевшему лбу. Странное дело: в комнате прохладно, а его в пот бросило.
– Люди работают, – нехотя выговорил он. – Ищут. Опрашивают всех.
Язык почему-то с трудом ворочался во рту. Кармелита сидела напротив, и на миг Грегоровичу показалось, что ее фигура расплывается в клубах дыма. Юбка эта красная пламенеет, рубаха черная – словно столб дыма из нее поднимается. Не женщина, а костер. И кудри, кудри по плечам льются текучей смолой, расплавившейся от жара.
Снова жар! Тьфу ты, черт!
– Поговорю я с твоими мальчиками, – успокоительно пропела Кармелита. – Все им выложу, как на духу. Доволен?
Она встала, вскинула руки, унизанные браслетами, и развела в стороны, точно собираясь поклониться.
– Прямо сейчас! – попросил Богдан.
– Сигаретку только докурю.
– Врешь ведь.
– Ну, две, – согласилась Кармелита. – А теперь иди, Богданчик, отдохни. Тебе поспать нужно.
Грегорович с видимым усилием покачал головой. То ли шея затекла, то ли голова стала чугунная…
– Нужно, нужно, – настаивала Кармелита. – У тебя праздник был, хоть и подпорченный. День длинный, долгий… Столько хлопот тягостных… И все на тебе одном…
Грегорович потер глаза. Веки отяжелели, голова наполнилась далеким пчелиным гулом. Кармелита прошлась перед ним, тряхнула подолом, и алые оборки заиграли, точно маковые лепестки.
Поле… Поле с маками… Душно, знойно…
– Права ты, пожалуй, – заплетающимся языком согласился Богдан. – Пойду я прилягу.
Тихий мелодичный звон браслетов как журчание родника вдалеке: по камушкам, по камушкам, тонкими струями, прохладными дорожками. Растекаются ручейки, двоятся, множатся, пути их перекрещиваются, снова разбегаются… И вот уже водяная серебристая сеть повисла перед глазами. Богдан застрял в этой сети, но это было даже приятно, как покачиваться в гамаке.
На миг в отдаленном уголке сознания мелькнула мысль о пауке и мухе. Но ее прогнал нежный повторяющийся звук: дин-дон, дин-дон! Напевают браслеты, перезваниваются, как колокольчики.
– Решетников-то что тебе сказал? – шепнула Кармелита как будто прямо ему в ухо. – Богданчик, мне доверять можно. Я друг твой. Что Андрюша рассказал тебе?
Богдан собрал последние силы, чтобы ответить.
– Вероника Аркадьевна, а Вероника Аркадьевна! – внезапно ворвался в умиротворяющий шум воды голос Кутикова.
Кармелита резко обернулась. Камердинер, сволочь, стоял прямо за спиной. И когда успел вернуться?!
– Вы, пожалуйста, больше по трубам не лазайте, – проникновенно попросил Кеша. – Если что в саду потребуется, позовите меня, я вам дверь открою. Мне не трудно.
Слова Иннокентия подействовали на Богдана как стакан ледяной воды, вылитой за шиворот. Он внезапно проснулся.
Щелкнули браслеты, словно впустую клацнула пасть волчья в дюйме от заячьего загривка.
– Без тебя разберусь, что мне делать, Кешенька, – скрипнула Кармелита.
– А вдруг не разберетесь? – засомневался Кутиков. – Беспокоюсь за вас, Вероника Аркадьевна.
Грегоровичу показалось, что с каждым новым звуком настоящего имени Кармелиты она отступает все дальше от его камердинера. Богдан тряхнул головой, окончательно прогоняя сон. И с чего это он вздумал спать?! Кажется, ему даже сон успел присниться. Гамак какой-то… Рыба… Или не рыба?
Он поднялся.
– Пойду Решетникова проведаю. – Грегорович широко зевнул. – Кармелочка, тебя Борька мой проводит к сыщикам. Покушать хочешь?
Женщина молча улыбнулась и покачала головой.
Едва за Богданом и его помощником закрылась дверь ее комнаты, Кармелита доплелась до дивана и рухнула без сил. Она выскребла себя до донышка, пытаясь вытащить из Грегоровича, что именно он узнал от Решетникова. Ей лишь изредка удавалось проделать фокус подобный тому, который почти удался с Богданом, и всякий раз это требовало колоссального напряжения. Сегодня силы были потрачены впустую. Неимоверным усилием пробить стену – и в последнюю секунду наткнуться на новую преграду!
А все Кеша, сволочь.
Кармелита раскрошила в пальцах сигарету. На Кутикова она всерьез не злилась. Он служит Богдану, честно выполняет свою работу, защищает хозяина.
– Мог бы и сыграть на моей стороне, – пробормотала она. – Вознаградила бы по-королевски!
Кармелита провела ладонью по внутренней поверхности бедра и усмехнулась. В постели она предпочитала юношей с горячими телами, худыми и сильными, как у бродячих котов. Лучше всего подходили танцовщики. О, эти линии мускулистых плеч! Запах пота, кожи и вожделения! Длинные шеи, темные взгляды из-под ресниц, неопытность в сочетании с пылкостью…
Юноши были неутомимы и полны желания, но Кармелита изматывала даже самых выносливых. Жадное ее тело словно впитывало их в себя. После бессонной ночи она поднималась с постели помолодевшая и полная сил, а они оставались лежать сонные, вялые, высосанные досуха.
«Как я сейчас».
Она подбирала красавцев с упрямыми подбородками и горящими глазами, покорителей глупеньких девчонок. Лишь ей чувствовалась, узнавалась в них слабина, никому больше не заметный надрыв, который делал обладание еще более острым и щемящим. Они не вырастали в мужчин, эти юные любовники. Вечные мальчишки, не взрослеющие, а значит, не портящиеся. Кармелита обожала их именно за это.