– Ты уверена, что он не ночевал в ту ночь дома?
– Да это он ее убил, он! Я просто уверена в этом. Больше некому. Возможно, она узнала, что я жду ребенка, сказала Семену, что хочет встретиться с ним и поговорить, а при встрече повела себя таким образом, что спровоцировала его на это… на это убийство. Семен ведь нервный, сам знаешь, когда он не в себе, он просто бросается на людей.
– Да за что ее убивать? Ну, узнала она, к примеру, о твоей беременности, и что? Она прекрасно понимала, что связалась с женатым человеком, а поскольку он мужчина, а его жена – само собой, женщина и у вас есть дети, то что особенного в том, что вы иногда спите?
Он сначала сказал это, а потом уже подумал, покраснел еще больше и посмотрел на Милу широко раскрытыми глазами, растерянно, с опаской, понимая, что сморозил глупость. В сущности, им обоим было неприятно осознавать ту правду о совместном проживании супругов и те обязанности, которое это супружество накладывает, чтобы подчеркивать это еще раз. Но Григорию, однако, была неприятна мысль, что его родной брат, которого он, как ни странно, любил и считал своим, близким человеком несмотря ни на что, мог убить свою любовницу. Он не видел в этом ни смысла, ни вероятной причины, побудившей бы человека убить столь привлекательную и милую девушку. Особенно Лилю, которую Семен так любил.
– Если предположить, – он собрался с духом, чтобы продолжить развивать эту скользкую тему, – что Семен, к примеру, приревновал ее к кому-то, причем настолько сильно, что решил, что она не должна доставаться никому, то было бы логично, если бы он удушил ее намного раньше, когда она собралась выходить замуж за своего доктора. Ведь так?
– Да у нее этих мужиков – как собак нерезаных, – презрительно фыркнула Мила. – Да она шлюха была и как шлюха умерла.
Григорий вдруг поймал себя на том, что хочет почему-то защитить Лилю, девушку, которую он видел всего несколько раз, но которая произвела на него очень приятное впечатление. Он даже словно бы порадовался за брата, за то, что у него была еще одна женщина, еще одна жизнь, хотя, с другой стороны, вероятно, чувство к этой Лиле у Семена было не столь глубоким, раз он так и не решился бросить Милу с детьми. В любом случае тот тон, которым Мила высказала свое отвращение к любовнице Семена, причем уже мертвой, покоробил его.
– Мила, а ты случайно не выдумала все это?
– Что? – Она, не поворачивая головы, скосила на него глаза и сощурила их, и этот какой-то нехороший взгляд, словно продолжение того взгляда, которым она смотрела в пространство, упоминая мертвую соперницу, был уже обращен именно к нему, к Григорию. Он вдруг испугался, что, выйдя замуж за него, она найдет еще кого-нибудь другого, мужчину, который образует в ее жизни другое, новое ответвление. Ведь она привыкла к двойной жизни, и это ее желание постоянно находиться на грани разоблачения, играть одновременно две роли – кроткой, домашней жены и отчаянной до безрассудства любовницы – составляет чувственную основу ее существования, и отказаться от этого образа жизни будет не так-то просто. И без того мокрый (а он потел всякий раз, когда волновался), Григорий теперь просто обливался потом, представляя себе, как Мила изменяет теперь уже ему, как пользуется всеми теми способами обмана, какие они придумывали с ним вместе, чтобы усыпить бдительность Семена (не раз они занимались любовью почти под его носом, зная, что он либо занят в кабинете, работая за компьютером, либо смотрит, к примеру, футбольный матч, обложившись бутылками с холодным пивом и пакетиками с сушеными кальмарами). Семен понятия не имел, что Мила надевала короткое домашнее платье (под которым не было ничего, кроме горячего, готового к обману, тела) лишь в те дни, когда к ним в гости приходил Григорий. И таких символов ее готовности к предательству, ее привычек, доходивших порой до смешного и нелепого, имелось в арсенале их тайной, но уже давно совместной жизни немало. Однако было у них и то, что уже не могло бы стать достоянием чужого мужчины: общие дети. И это было гордостью Григория, его настоящей радостью, счастьем.
Нежелание Милы развестись с Семеном, которого она, по ее же словам, не любила, но жила с ним уже давно, по привычке и исключительно из жалости, было для Григория непонятным, абсурдным, если учесть, что она постоянно твердила о своей любви к Григорию. И он верил ей, поскольку так, как его любила она, как страстно ему отдавалась и как часто рисковала, встречаясь с ним тайно, его никто и никогда не любил. Кроме того, этого нельзя было не чувствовать. Возможно, предполагал Григорий, она жила с Семеном ради денег (серьезный аргумент, если учесть, что Семен по сравнению с братом был богат, имел свой бизнес, и в материальном плане Мила чувствовала себя полностью защищенной). Сейчас же, когда и у Григория дела пошли в гору и он купил дом, собирался открыть дочерние предприятия своей фирмы в Санкт-Петербурге и Москве, и Мила своими глазами увидела документы, свидетельствующие о том, какие суммы хранятся на его личных счетах и счетах фирмы, она почувствовала себя не менее защищенной, чем в браке с Семеном, и готовой к тому, чтобы бросить наконец мужа, который изменял ей и которого она якобы не любила, чтобы выйти замуж за Григория. Как же не хотелось в это верить, как же больно было предполагать такое! Однако за этой болью светилась перспектива жизни с любимой женщиной, с детьми. Ни о чем так не мечтал Григорий, как о семье, о том, что его дети будут только с ним и что Семен, в силу своей привязанности к ним, будет их лишь навещать. Его нисколько не заботил тот факт, что дети-то воспринимали Семена как отца, и объяснить им (пусть даже и когда они подрастут настолько, чтобы понимать происходящее вокруг), что их отцом был Григорий, но их мать жила с его братом, будет сложно. Но что эти сложности по сравнению с надвигающимся счастьем? Надо только пережить трудные минуты объяснения, постараться быть искренним не столько даже перед Семеном, сколько перед самим собой, чтобы успокоиться и воспринять перемены в жизни как благо, как единственно верный способ соединиться всей семьей.
Конечно, он переживал за брата и смутно представлял себе, что с ним станет после того, как его все бросят. Особенно если учитывать, что у него умерла Лиля. Но разве брата когда-нибудь заботило, что любимая девушка брата предпочла ему Семена, что она бросила Григория, уже будучи беременной от него первым ребенком? Не он ли первый разрушил все то, что создавалось самой природой? Разве он не знал, что Мила – девушка Григория и что он, встречаясь с ней, травмирует брата, причиняет ему боль? Ничего подобного, он думал лишь о себе, о Миле, об их будущем, как ему казалось, ребенке. Да и Мила-то, если разобраться, предала его, бросила, объяснив ему на пальцах, что он, Гриша, нищий и что голод и унижения, сопутствующие этому, еще никогда не укрепляли чувства, а наоборот… Она знала, как объяснить, что сказать, чтобы оправдать свой цинизм и желание поудобнее устроиться в этой жизни. Он все это знал и все равно продолжал любить ее и ждать – когда же она снова обратит на него внимание, когда снова станет его женщиной.
– …нервы на пределе, мне постоянно чудится, что он открывает дверь. Послушай, я устала, я вся издергалась. Ну что ты на меня так смотришь? Гриша, я понимаю, что не должна говорить плохо о покойнице, но она же была моей соперницей, и это к ней бегал Семен от меня, понимаешь? Какие бы отношения нас с ним ни связывали, он предпочитал ее, словно она лучше меня, умнее, красивее, да как же ты не понимаешь?