– Мне тоже кажется, что сейчас мы лишь зря теряем время. Представляется вероятным, что у второго затемнения имелась вполне определенная цель. Мистер Элиот считает, что здесь непременно будет фигурировать какая-то картина, а сэр Руперт Элиот опасается подлого мерзавца за углом. Предлагаю обойти дом и все проверить. Возможно, как раз упомянутый мерзавец и умыкнул картину. Если исходить из предположения, что он либо знаток произведений искусства, либо человек коммерческого склада ума, то нам следует прежде всего проинспектировать самые дорогие из художественных ценностей вашего дома. Что в первую очередь приходит в голову в этой связи?
Собравшиеся в вестибюле облегченно вздохнули, опустившись с метафизических высот до банального уровня ограблений и полицейских расследований. Первой высказалась Белинда:
– Несомненно, самое ценное, что у нас есть, – это Эль Греко в библиотеке.
– Подлинник Эль Греко?
Приехав погостить в скромную загородную усадьбу, позволительно выразить удивление, что здесь можно обнаружить шедевр всемирно известного художника.
– Да. Папа купил его в прошлом году у человека, обнаружившего полотно первым. Это, можно сказать, наш секрет. Но к проверке аутентичности привлекалось сразу несколько специалистов. И вещь довольно-таки крупных размеров.
– Крупных размеров? – Удивление Эплби, который вообразил себе всего лишь скромный эскиз на небольшой деревянной панели, только возросло. – Тогда, думаю, нам необходимо первым делом осмотреть его.
Они направились в библиотеку, причем шествие достаточно уверенно возглавил мистер Элиот, все еще полагавший, что кража ценной картины может быть осуществлена только в метафизической перспективе. В помещении включили свет. Вслед за мистером Элиотом группа совершила несколько маневров, обходя стеллажи с книгами, а потом все застыли на месте. Видимо, Эль Греко особенно поражает воображение тех, кто стремится к нему в спешке, опасаясь не обнаружить на месте. И картина оказалась действительно крупномасштабной: полный набор святых и отцов церкви, чьи фигуры искривленно устремлялись ввысь подобно языкам пламени. Эплби оставалось лишь поблагодарить мистера Элиота с обрушившимися на него несчастьями за то, что он сейчас привел его сюда. Он долго всматривался в полотно, а придя в себя, обнаружил, что остальные уже разбрелись, осматривая другие художественные ценности дома. Эплби бросил еще один взгляд на Эль Греко – возвышенное состояние души следовало продлевать, насколько это возможно, – а потом двинулся дальше. Донесшиеся до него голоса заставили перейти в гостиную. Когда он вошел, голоса уже превратились в громкие негодующие восклицания.
Это сделали с Ренуаром. Там, где прежде висела картина, стена была пуста – вернее, была бы пуста, если бы на ее – месте черной краской не изобразили огромного паука.
Остальные возгласы перекрыли слова доктора Чоуна:
– Как видите, телефонные провода на этот раз пересеклись и замкнулись с невероятно благой целью. Нам остается только признать, что картина (не говоря уже об огромной золоченой раме) переместилась в автономный мир, созданный творческим воображением. Так-так-так… – он посмотрел на Элиота и сменил тон. – Не смущайтесь, Элиот. Я, должно быть, менее остальных склонен считать, что вы ошибаетесь. Первая задача любой науки состоит в признании абсолютного человеческого невежества. Сомневаюсь, чтобы мы смогли сейчас хоть что-то предпринять. Нам нужен крепкий сон в удобной постели, а обсудим все уже завтра.
Чоун взял на себя роль опытного медика, говорившего с пациентами уверенно и прописавшего всем снотворное.
Эплби сделал шаг вперед и дотронулся до черной краски. Она уже высохла. Этот злобный автограф кто-то оставил позади картины уже давно, чтобы в нужное время его обнаружили. Тимми, понизив голос, сказал на ухо Эплби:
– Ренуара папочка подарил Белинде к двадцать первому дню рождения. Щедро, ничего не скажешь.
Это действительно щедрый подарок, не мог не согласиться Эплби. И удар был нанесен, чтобы доставить как можно больше боли. Белинда, побледневшая, но с решительным выражением на лице стояла рядом с отцом, сжимая его руку. Эплби с интересом всмотрелся в мистера Элиота. Настал, как он сразу почувствовал, еще один критический для хозяина дома момент. Чоун очень вовремя и разумно согласился уступить свои позиции. Более того, он даже допустил, что выработанная Элиотом система взглядов должна восприниматься терпимо. Ее следовало уважать хотя бы как защитную стену, выстроенную фантазией слишком утомленного сознания. Но перед лицом столь неприкрытого злого умысла – атаки примитивного и популярного создания его собственного ума на один из главных символов глубоко личных семейных отношений – единственной разумной реакцией со стороны мистера Элиота могла стать только ненависть. Утром, когда первоначальный шок уляжется, все будет выглядеть иначе, но если бы даже сейчас, в подобные мгновения он стал бы цепляться за свои отчаянные философские построения, это означало бы одно – в самом скором времени ему предстояло стать пациентом психиатрической клиники.
Примерно минуту мистер Элиот пребывал в напряженном молчании. А произнес потом банальное:
– Мы пережили достаточно много волнений для одной ночи, Белинда, и, мне кажется, доктор Чоун прав, – советуя нам отправляться спать. Должен признать, что совершенно сбит с толку и не в состоянии рационально – думать о случившемся. Но в то же время, – выражение его лица удивительным образом неожиданно изменилось, – я крайне зол.
Он остановился, и его черты исказила новая гримаса, словно внезапно в конце длинного и темного коридора перед ним мелькнуло некое видение.
– Есть что-то, о чем я никак не могу вспомнить… Что-то в корне отличающееся от того, о чем я здесь говорил.
Его взгляд пробежал по лицам окружающих. Казалось, он ищет. Ищет еще чье-то лицо. Но мистер Элиот лишь покачал головой, смущенный и опечаленный. Держа Белинду за руку, он повел ее через вестибюль, мимоходом похлопав по плечу Тимми. Потом чуть слышно пожелал всем спокойной ночи и удалился.
Теперь в тишине звучали лишь глубокие вздохи и дыхание нескольких людей. Ясно, что в доме побывал вор, но еще более ощутимо было тягостное осознание постороннего вторжения, тяжело воспринимавшееся всеми оставшимися в вестибюле. Потом люди начали постепенно расходиться – поодиночке или парами за чуть слышным разговором. Уже через две минуты Эплби, к которому тактично никто не приставал с расспросами как к единственному профессионалу на месте преступления, оказался в полном одиночестве, сосредоточенно разглядывая черный рисунок.
Он тщательно осмотрел стену и ковер под ней; потом повернулся к открытому окну в дальнем углу гостиной. Его взгляд скользнул к участку стены, где прежде висела картина, и медленно вернулся в обратном направлении. Затем что-то привлекло его внимание на полпути, и он заглянул за софу. По всей видимости, это дало ему нечто полезное для более поздних размышлений. Он рассеянно кивнул, словно отвечая на вопрос самому себе, и направился к окну, портьеры на котором трепетали под легким ветерком снаружи. Большинство окон гостиной достигали пола и открывались прямо на террасу, но последнее из них оказалось более обычным – раздвижным, и нижняя его часть стояла высоко поднятой. Эплби выглянул. Кругом царила тьма. Встав на подоконник, он осторожно спрыгнул вниз, склонился над землей и зажег свою единственную спичку. Она мгновенно погасла.