– Все дело в том, – сказала Патришия, – что я тоже заметила пару раз, как Джозеф бросает на нее довольно странные взгляды. – Она посмотрела на Уинтера и Тимми с иронией. – Не уверена, что все эти таинственные происшествия не подействовали и на вас самым угнетающим образом. Вот почему я могу только приветствовать любые пустячные подшучивания и скандальчики без особого повода – нахожу, что они оздоравливают атмосферу в доме.
И она просвистела пару музыкальных фраз из темы Паука в кинофильмах.
Тимми с сомнением покосился на нее.
– Что вы имеете в виду? По-вашему, они помогают хоть чем-то занять и развлечь участников нашего жуткого праздника?
– По-моему, чем больше мелких гнусностей, тем ниже вероятность чего-то гораздо более зловещего.
Подняв взгляд от тарелки с завтраком, к которому он с удовольствием вернулся, Уинтер жестом изобразил категорическое несогласие с ней, граничившее с интеллектуальным протестом против ее взглядов:
– Крайне опасная точка зрения. Завесой из ничтожных проказ и глупостей легко замаскировать подготовку к главному удару и нанести его. Или же они могут создать для такой масштабной операции необходимый злоумышленнику, как нами уже установлено, живописный фон. Шутка, отпущенная А, способна подсказать Б идею для преступления или существенного противоправного поступка. Одно колесико приводит в движение другое, а потом и весь механизм.
Эплби усмехнулся, но вполне почтительно.
– Как я погляжу, вас ничему не надо учить, – сказал он и поднялся. – Но мне лучше приступить к исполнению своих не слишком приятных профессиональных обязанностей. Начну с заметок с наблюдениями тайного агента по поводу каждого из гостей.
Он достал карандаш, бросил на Уинтера невинный взгляд, облизал грифель и стал прилежно записывать что-то в блокноте, причем кончик его языка точно повторял движения руки.
– Когда ты стараешься выглядеть смешным, Джон, – сказала Патришия, – это получается у тебя отвратительно.
– Но твои слова, дорогая, в той же степени справедливы и в отношении нашего главного шутника. Хотя действительно лучше внять совету Уинтера и произвести разведку среди обслуживающего персонала. Здесь мне понадобится помощь. – Он с серьезным видом повернулся к Тимми. – Мне кажется, не стоит беспокоить по такому поводу вашего уважаемого отца. Так что не сочтите за труд присоединиться ко мне, или у вас есть возражения?
– Разумеется, нет. Это же, как нам всем известно, Дурость-Холл. Но, по-моему, вам следует привлечь к этой миссии и Уинтера. Он с такой уверенностью утверждал, что без труда решит…
– Есть темы, которые быстро надоедают, – сказал Уинтер. – Мы с мисс Эплби предпочли бы еще по чашке кофе.
Шпионская вылазка Эплби очень кстати началась с вполне нечаянно, но весьма своевременно подслушанного разговора. Отправившись на поиски Боулза и бедняги Джозефа, он заблудился; заблудившись, остановился, а остановившись, услышал чей-то голос:
– С Элиота снова как с гуся вода. Затея не удалась.
Фраза показалась достаточно интригующей, и Эплби теперь уже вполне сознательно стал подслушивать дальнейшее. Он стоял в полутемном коридоре, ведущем вроде бы к подсобным помещениям, и голос донесся из неясного назначения комнаты, дверь которой выходила в этот коридор.
– Не удалась? – переспросил кто-то другой, голос которого своим мрачным звучанием напоминал бы о тени отца Гамлета, но был лишен его величавости. – Значит, затея не удалась? – Второй говоривший явно хотел подчеркнуть, что почти всякая затея обречена на неудачу. – Но и из провала можно и должно извлекать весьма полезные уроки. Я, например, всегда чувствовал, что неудачи приносят мне больше знаний и опыта, чем успехи.
– Не дай мне господи таких успехов, как твои! – произнес первый резко и даже грубовато. – Проблема в том, что ты не сдвинулся с места.
– А куда я должен был двигаться?
– Никуда, болван. Я хотел сказать, что мы топчемся на месте и снова оказались в той точке, откуда начали.
– А мы хоть что-то начинали? – В обладателе призрачного голоса Эплби распознал неудачливого Гиба Оверолла. Второй принадлежал Кермоду: тоже призраку почти в прямом смысле слова. Но беседа обещала дать крайне важную информацию. Раскрывать тайны, подслушивая и подглядывая в замочные скважины – не самый достойный метод. Но профессия Эплби и не оставляла ему возможности быть чересчур щепетильным. Он лишь напряг слух.
– Ты уж точно начал, – хмуро заявил Кермод, – но тебе пришлось снова остановиться. Когда я возьмусь за дело, то буду действовать неудержимо. Вот только мне пока не давали никакой возможности.
– Неужели ты ждал…
– Всему дому известно, что он дошел до умопомрачения и готов был все бросить. Но теперь дело обернулось так, что она нашлась и у него все топ-тип.
– Ты, видимо, хотел сказать – тип-топ, верно, Кермод?
Кермодом явно владели бурные эмоции, если он путал столь простые слова, а при воцарившемся молчании отчетливо послышалось его тяжелое дыхание.
– Ты говоришь, как все обернулось и она нашлась… Но разве это так уж важно? – не слишком обеспокоенно спросил Оверолл.
– Важно. До него теперь дошло, что все происходящее имеет лишь отдаленное отношение к плодам работы его гениального и драгоценного ума. Ему самому ничего подобного не пришло бы в голову. И он сделал верный вывод, что, стало быть, это не создание его воображения ожило и обратилось против него, а творятся обыкновенные глупые трюки. Лично мне все представляется чертовски смешным: я бы непременно включил такой эпизод в свою книгу, дали бы мне только шанс. – Кермод хмуро замолчал. – Но он совсем слетел с катушек, что ни говори.
– Ты противоречишь сам себе. – Голос Оверолла звучал теперь откровенно удивленно. – Судя по твоей предыдущей фразе, он находится в совершенно здравом уме.
Но Кермоду не требовалось логики. Он издал столь злобный рык, что донесшиеся потом звуки могли быть только шагами Оверолла, устремившегося к выходу из комнаты. Эплби поспешил укрыться. Разговор, вынужден был он признать, представлялся одновременно и таинственным, и двусмысленным. А нет ничего более раздражающего, чем подслушивание без понимания смысла услышанного. В размышлениях об этом он продолжил свой путь.
Боулза он застал в его комнате в самом мрачном настроении и в почти полной темноте. Быть может, дворецкий ассоциировал Эплби с возвращением света или считал его более близким другом хозяина, чем обстояло на самом деле, но он мгновенно стал с ним откровенен и словоохотлив. Причем он сразу же встал на защиту Джозефа. По его отзыву, Джозеф был надежен, происходил из достойной семьи, где далеко не каждый носил ливрею, а обучение его правильному отношению к работе и навыкам обслуживания Боулз приписал непосредственно своим заботам. Но возникали ситуации, к которым молодого еще парнишку никто не мог заранее подготовить. Вероятно, юноша излишне впечатлителен, происшествие слишком взволновало его, и, возможно, он действительно бросал на ту леди неподобающие взгляды. Но если честно, то сам Боулз ничего предосудительного не замечал, пока ему на это не указали. Боулз не разбирался в искусстве и в людях искусства. Его личные интересы лежали исключительно в сфере политики. И Джозеф в этом походил на дворецкого, хотя питал слабость к коллекционированию наклеек с портретами футболистов – весьма низкопробному хобби, которое не допустили бы во времена, когда Англией правила истинная аристократия. Быть может, поэтому странное утреннее происшествие оказалось для Джозефа таким шоком. При этом Боулз даже осмелился высказать мнение, что в поведении самой леди не хватало чувства собственного достоинства, какого бы следовало ожидать от представительницы одного с хозяином общественного класса. Он с радостью сообщил, что поделился этими взглядами с мистером Элиотом, и тот отчасти с ним согласился.