Я стоял на карачках в том месте, куда упал: у отрога известняковой скалы с руслом пересохшей речки, вода которой весной орошала кустарники внизу. Причем их сплошные заросли лишь изредка становились менее плотными, где виднелась рощица мануки, росли чертополох или сальсола. Там можно было найти голый островок, покрытый одним лишь песком, но лишенные растительности места не были достаточно обширными, чтобы уберечься на них от огня. Моей единственной надеждой выглядела массивная каменная гряда, торчавшая милях в двух от меня и действительно возвышавшаяся над сплошной зеленью, покрывавшей все вокруг. Она покачивалась и дрожала, когда я разглядывал ее, отчасти из-за колебаний перегретого воздуха, отчасти по вине все еще не до конца подвластного мне зрения, а потому я не мог быть полностью уверен ни в ее реальных размерах, ни в возможности взобраться на вершину. Гряда внешне вздымалась отвесно, но местами в ней проглядывали расщелины и крупные трещины. По одной из них я мог бы, наверное, достигнуть безопасной высоты.
Встав на ноги, я не без некоторого удивления обнаружил, что физические силы отнюдь не покинули меня полностью. Распространение огня сдерживало меняющееся направление порывов ветра. Если бы он устойчиво дул в мою сторону, я бы лишился последнего шанса выйти из этой переделки живым. Однако и при таких условиях мне предстояли гонки со смертью – не самая веселая игра, – и нельзя было терять ни секунды. Но прежде чем устремиться вперед, мне пришло в голову проверить, не осталось ли у меня каких-нибудь вещей. Рядом с собой я обнаружил явные следы недавно разбитого здесь лагеря: угли погасшего костра, перевернутый котелок, лошадиный помет. Мне это ни о чем не говорило. Но я нашел принадлежавший мне заплечный мешок и забрал его. Помнил я и о том, что где-то была бутылка с водой, но лихорадочные поиски успехом не увенчались. И я отправился в путь. Кусты оказались низкими, а когда я углубился в них, то и не слишком густыми. Продвигаться к цели, все время маячившей передо мной, оказалось легче, чем я предполагал. А пройдя примерно с милю, я наткнулся на бутылку – мою или чью-то еще, – полную только на треть. Но даже эта мелкая удача вселила в меня иррациональную, почти суеверную твердость духа, без которой я бы сейчас не писал этих заметок.
К тому времени, когда я достиг подножия гряды, вокруг меня уже начали вспыхивать небольшие костерки. Ветер лишь слегка обдувал меня, но взметал позади мириады искр, разнося их на сотни ярдов. Я чуть не оказался в ловушке, когда передо мной внезапно выросла стена огня, затаившегося под зарослями юкки прямо на моем пути. Языки пламени копьями взлетели вверх со скоростью и силой взрыва.
Несколько минут я напрасно искал взглядом расщелину на поверхности камня или хотя бы место, где можно было поставить ногу для начала подъема. Казалось, я в буквальном и самом ужасном смысле слова прижат к неприступной стене. Но затем я обнаружил подходящую ложбину и стал взбираться по ней вверх. Примечательно, что в кризисной ситуации я призвал на помощь весь свой предыдущий опыт, но напрочь забыл о проведенной в горах юности. Моя память словно бы превратилась в протертую начисто влажной тряпкой школьную доску, но и сейчас я могу вспомнить с пронзительной ясностью каждый свой шаг наверх, каждое усилие, приложенное во время этого безумного восхождения. Прошло немало времени, прежде чем я оказался примерно в девятистах футах над адским пламенем, все еще не избавившись от страха, что мое достижение свелось к подъему на чудовищных размеров решетку гриля, где меня ждет мученическая смерть, какую изображают на своих полотнах свихнувшиеся живописцы. На самом же деле мне уже ничто не угрожало.
Около часа я наблюдал, как пожар бушует вокруг, постепенно уходя в сторону. И хотя пламя бессильно было одолеть барьер из голого камня, оно заметно усиливало жар, исходивший от солнца, и палящую сухость северного ветра. Сам по себе трудный подъем, невыносимая жара и страх перед расстилавшейся внизу картиной окончательно обессилили меня. Я сделал большой глоток воды из бутылки и постарался сконцентрировать волю на самой важной битве – на сражении против овладевавшего мной отчаяния. Многие мужчины, скитавшиеся в пустынных местах, оказывались в столь же опасном положении, но лишь в исключительных случаях, когда смерть грозила им реально, могли испытывать душевные страдания, сравнимые с моими. Пусть мои органы чувств пребывали в полном порядке, а телесная энергия быстро восстанавливалась, я обнаружил, что совершенно не помню, кто я такой и где нахожусь. Я лишь понимал, что подо мной на много миль расстилался совершенно незнакомый пейзаж, хотя ландшафт, несомненно, австралийский в своем наиболее экстремальном виде. При этом я обладал обширными познаниями: я мог бы читать на латыни, мне был знаком Парфенон, мне, наконец, не составило бы труда подобрать нужную блесну для ловли форели. Но в том, что касалось непосредственно моей личности, мой круг знаний сводился к одному: неизвестно кто, затерянный посреди Австралии. Больше ничего не было, как я ни старался вспомнить. Мое осознание себя не имело очертаний, которые путем напряженной умственной работы я сумел бы восстановить. Меня окружала стена невезения, такая же прочная, как гряда, на которую мне только что удалось взобраться.
Пожар между тем откатился уже далеко; наблюдая закат солнца, я примерно определил, что огонь распространялся к юго-западу. За собой он оставил почерневшее дымящееся пространство, по которому до наступления ночи передвигаться было бы крайне опасно. Сейчас я мог только сориентироваться на местности, найти тенистый уголок и отдохнуть.
По моим оценкам, линия горизонта протянулась милях в пятидесяти от меня. И на огромной территории вокруг, если не считать каменистой возвышенности, где находился я, не было ничего, кроме безликих, опаленных огнем островов кустарника – совершенно ровная, лишь местами всхолмленная земля, на которой прежде царили буйные заросли с небольшими участками песка или купами чуть более высокой растительности. Не виднелось ни более или менее обширной прогалины, ни крыш поселка или фермы, где жили бы хоть белые люди, хоть темнокожие туземцы. Ничего. Лишь нескончаемая зловещая полупустыня, при взгляде на которую невольно начинали шалить нервы. Только на самом краю горизонта с южной стороны различалась тонкая, будто проведенная карандашом прямая линия. Я долго и пристально изучал ее сквозь неверную линзу колеблющегося перегретого воздуха. И наконец решил, что это море, и сделал его своей дальнейшей целью.
Затем я оценил, в чем нуждался и что имел. К вещевому мешку оказалась привязана шляпа – предмет первейшей необходимости. Внутри обнаружилась чистая рубашка, овсяные хлопья, несколько бисквитов, спички и еще какие-то личные вещи, которые я мог лишь недоуменно разглядывать. Компаса не было. Зато в кармане брюк я нащупал часы. А еще в моем распоряжении нашелся походный котелок объемом в две кварты, но без крышки.
Я догадывался, что посреди обезличенного пространства, лежавшего подо мной, одних лишь часов и расположения солнца для верной ориентировки недостаточно. Часы для этого должны показывать точное время. Чтобы спокойно передвигаться в ночи, мне нужно было яркое звездное небо, более или менее открытая местность и твердая почва под ногами. Пополнение запаса воды понадобится в ближайшие двадцать четыре часа, а пищи – через три-четыре дня. Определившись с этим, я нашел уступ, лег в его тень и почти мгновенно заснул.