– Очень жаль, – посетовал капа Раза. – Однако ведь герцог принимает у себя Джанкану Мераджо, верно? Человека, не раз пользовавшегося услугами моих предшественников? Принимает и многих других торговых дельцов и денежных воротил, извлекающих выгоду из договоренностей с каморрскими шайками? Тайный уговор способствует обогащению всех представителей каморрской знати. В сущности, я служу им. Именно благодаря мне они набивают карманы деньгами. Неужели я настолько презренное существо, что мне нельзя тихонько постоять у столов с закусками и насладиться праздничным зрелищем? Прогуляться по Небесному саду и утолить свое любопытство?
– Капа Раза, вы пытаетесь играть на чувствительных струнах, которых во мне нет. Будь у меня мягкое сердце, я не была бы герцогским Пауком. Не хочу вас обижать, право слово, но скажу вам так: вы стали капой всего неделю назад и я еще только начинаю составлять о вас мнение. Для меня вы по-прежнему остаетесь незнакомцем, сударь. Вот если вы продержитесь у власти по меньшей мере год, не допустите беспорядков среди Путных людей Каморра и ни разу не нарушите Тайного уговора… ну что ж, тогда можно будет подумать о вашей просьбе.
– Значит, вы отказываетесь пойти мне навстречу?
– Отказываюсь – во всяком случае, пока.
– Ах, – вздохнул Раза, – вы даже не представляете, как огорчили меня таким своим ответом. Я уже приготовил для знатных каморрцев подарки, которые не могут ждать до следующего года. Нижайше прошу меня извинить, сударыня, но я отказываюсь принять ваш отказ.
– Как прикажете вас понимать?
– Сокольник… – Раза взглянул на своего помощника.
Наемный маг стоял за конторкой, держа писчее перо над чистым листом пергамента.
– Донья Ворченца, – произнес он, выводя на листе крупные округлые буквы. – Анжавеста Ворченца, если не ошибаюсь? Какое красивое имя… очень красивое и самое что ни на есть подлинное…
Сокольник быстро зашевелил пальцами левой руки, перебирая серебряную нить, и на пергаменте появилось странное серебристо-голубое свечение. Буквы, из которых складывались слова «Анжавеста Ворченца», загорелись призрачным огнем, и старая графиня, сидевшая в глубине комнаты, застонала и схватилась за голову.
– Мне жаль, что приходится прибегать к столь неприятным средствам убеждения, донья Ворченца, – промолвил Раза. – Но разве вы сами не видите, какую огромную услугу окажете герцогу, приведя меня к нему в качестве гостя? Вы же не хотите лишить своего повелителя чудесных подарков, которые я жажду почтительнейше преподнести ему?
– Я… я не знаю…
– Нет, знаете, – возразил Сокольник. – Вы безмерно рады пригласить капу Разу на празднество по случаю Дня Перемен – и приглашаете с истинно дружеским радушием.
Буквы на пергаменте засияли еще ярче.
– Капа Раза, – медленно проговорила донья Ворченца, – вы… непременно… должны воспользоваться гостеприимством герцога.
– И вы решительно настаиваете, – продолжал маг. – Капа Раза просто обязан ответить согласием. Вы не примете отказа.
– Я… не приму… отказа.
– А я и не откажусь, – весело улыбнулся Раза. – Вы очень добры, донья Ворченца. Очень добры. Что же до моих подарков, так я хотел бы преподнести герцогу четыре превосходных изваяния. Без нужды отвлекать хозяина празднества я не стану: мои люди просто доставят скульптуры в Вороново Гнездо, при вашем содействии, и оставят где-нибудь там в сторонке. Мы обратим внимание герцога на них, когда он немного освободится.
– Как чудесно, – подсказал Сокольник. – Вы в восторге от предложения капы Разы.
– Я… в совершенном восторге… капа Раза. Очень похвально с вашей стороны.
– Да, именно что похвально. Вы правы. – Усмехнувшись, он встал с кресла и сделал знак Сокольнику.
– Донья Ворченца, – произнес маг, – вы получили несказанное удовольствие от этой беседы. Вы с нетерпением будете ждать встречи с капой Разой в День Перемен и, конечно же, окажете ему всяческое содействие в доставке предназначенных герцогу подарков в Вороново Гнездо.
Он сложил вчетверо пергамент и сунул в карман камзола, а потом поводил в воздухе левой рукой, проворно перебирая пальцами серебряную нить.
Старая графиня несколько раз моргнула и глубоко вздохнула:
– Ах, капа Раза, неужто вы уже уходите? Беседа с вами доставила мне величайшее удовольствие.
– А я, со своей стороны, положительно очарован вами, донья Ворченца. – Раза поклонился на аристократический манер, изящно выставив вперед правую ногу. – Но дела не терпят отлагательства. Мне нужно заняться своими и предоставить вам заниматься вашими.
– Ну, значит, быть по сему, голубчик. – Графиня начала было подниматься с кресла, но Раза жестом остановил ее:
– Нет-нет, не трудитесь нас провожать. Мы сами найдем выход из вашей чудесной башни. Прошу, возвращайтесь к своим делам, от которых мы оторвали вас.
– О, вы нисколько мне не помешали! – заверила донья Ворченца. – Стало быть, до встречи в День Перемен? Вы принимаете мое приглашение?
– Да. – Капа Раза обернулся, уже у самой двери, и одарил графиню очаровательной улыбкой. – Я с радостью принимаю ваше приглашение. Увидимся в День Перемен, донья Ворченца, в Вороновом Гнезде.
Первый настоящий переворот в преступном мире Каморра произошел почти за полвека до возвышения капы Барсави и явился прямым следствием несдержанного нрава некоего сводника по имени Тревор Варгас, а по прозвищу Лютый.
У Лютого Тревора было великое множество других прозвищ, заглазно употреблявшихся проститутками в притоне разврата, которым он заправлял. Сказать, что он был буйным, кровожадным безумцем, значило бы оскорбить чувства большинства буйных, кровожадных безумцев. Зачастую для своих подопечных Тревор представлял гораздо больше опасности, чем иные клиенты, платившие медью и серебром за свои жестокие развлечения с ними. Если он от чего и оберегал женщин, так только от собственных кулаков, за каковую милость бедным шлюхам приходилось отдавать ему почти весь свой заработок.
И вот как-то раз одна проститутка, вконец замученная дурным обращением, вдруг решительно не пожелала участвовать в ежевечернем развлечении Тревора, которое заключалось в том, что она, стоя на коленях, услаждала его ртом и языком, а он нещадно драл ее за волосы, пока она не начинала выть в голос от боли. Еще не успев ни о чем подумать, женщина выхватила из-за лифа кинжал, всадила своднику в пах слева от мужского достоинства и резанула лезвием вправо. Кровь хлынула фонтаном, дикие вопли сотрясли воздух, но попытка Тревора свернуть шею взбунтовавшейся подопечной, как и последующая попытка обратиться в бегство, оказалась безуспешной, поскольку жизнь стремительно вытекала из него. Шлюха повалила своего хозяина (уже бывшего) на пол и уселась на него верхом, чтобы не дать уползти из комнаты. Силы Лютого таяли с каждой секундой, и очень скоро он скончался, решительно никого своей смертью не огорчив.