– Тебе нужно закрыть салон, – говорил я. – Займись чем-нибудь другим.

– А почему я должна прекратить работать? Может, лучше ты уволишься?

– Тебе проще.

– И вовсе нет, – шипела она. – Ты не любишь свою работу. А я люблю свое дело.

– Тебе нравится делать татуировки преступникам? – орал я в ответ. – Достойная профессия, Сэм!

– Ты переиначиваешь все, что я говорю, – ее голос дрожал от злости и вызова.

Так и продолжалось – днями, неделями, месяцами.

– Вы же не расстанетесь? – спросил как-то в перерыв один из друзей Сэм.

– Не сегодня, – отвечала она.

Мы расстались спустя две недели после того, как я подарил ей маленькое ожерелье с черными кубиками, пытаясь помириться. На шее Сэм оно казалось больше петлей, нежели украшением, но ей понравилось. Я переехал обратно на улицу Чапмансгатан в Кунгсхольмене и через год влип в «Готландское дело».

Она позвонила мне после того, как увидела сообщение в прессе, и спрашивала, как я справляюсь. Тогда я не хотел разговаривать, но позже перезвонил. Тот разговор перемежался молчанием и двусмысленными фразами. Возможно, поэтому я набрал ее еще раз через несколько дней. В тот раз я был пьян. Сэм первая закончила разговор, и я не звонил еще пару дней. Потом опять позвонил. Думаю, я хотел услышать вновь ее голос. Его звуки напоминали мне о том, как просто и многообещающе все было когда-то. Я отпраздновал свое тридцатилетие без каких-либо особых происшествий, но только к этому моменту ощутил себя взрослым. По ночам мне снился Виктор.

– Сэм, – коротко ответила она на мой звонок.

Я не знал, что говорить, и просто молчал. Меня захлестнул стыд.

– Алло? – устало сказала она. – Лео, прекрати мне звонить. Ты пьян?

– Нет.

– Я кладу трубку.

– Подожди.

– Лео, что ты хочешь?

На заднем фоне кто-то зашумел, и обнаженный мужчина в кровати попытался заставить свою подругу прекратить общаться с человеком, который, вероятно, все еще любит ее. По крайней мере, я рисовал себе такую картину.

– Я скучаю по тебе, – низко сказал я.

Она ничего не ответила, и меня это обожгло.

– Не говори так, – пробормотала она.

– Но я скучаю.

– Нет.

– Откуда ты знаешь?

– Прекрати звонить сюда, Лео.

– Я не пьян. Я завязал.

Сэм фыркнула.

– Как же.

– На самом деле.

– Чего ты хочешь?

– Я же сказал. Я скучаю.

– Не думаю, что могу ответить тем же.

Мы выдохнули одновременно. Интересно, что это могло означать?

– Мне бы встретиться с тобой, – сказал я.

– Зачем?

– Мне нужна твоя помощь.

– Но в чем?

Я замялся.

– Ты слышала про женщину, убитую в «Чапмансгордене»?

– Да.

– Мне не нравится это дело. И, надеюсь, ты могла бы мне помочь.

– Ты это серьезно?

– Серьезней некуда.

– Завтра в двенадцать, может? – проговорила Сэм с сомнением. – У меня клиент в десять, а раньше я не успею.

– Спасибо. Договорились.

– Хорошо, – сказала она.

Страсть как хотелось прочесть ее мысли.

– Ты счастлива? – спросил я под конец.

Сэм оборвала разговор, и я не перезвонил.

Сейчас поздний вечер и вокруг темно. С балкона я наблюдаю дом, в котором находится БАР, и думаю об Анне, которая просила позвонить ей. Возможно, мне следовало бы так поступить. Для меня так было бы лучше. Потом я подумал, что мне следовало съездить в Салем еще раз, но одна эта мысль наводила тоску. В новостях по радио передавали ход расследования. Родителей Ребекки Саломонссон уведомили о гибели дочери. Как они восприняли это сообщение? Всегда больно терять близких.

На балконе холодно, и я курю последнюю сигарету. Захожу в квартиру, и тут в кармане начинает вибрировать мобильный телефон: текстовое сообщение с неопределившегося номера.

Я вижу тебя, Лео.

Ложусь на кровать и отсылаю ответ:

Кто это?

Слышал, ты ищешь убийцу.

Скажи, кто это.

Нажимаю на блистер, достаю таблетку «Собрила», проглатываю и делаю глубокий вдох.

Угадай, – следует ответ.

Это шутка?

Нет.

Внизу на улице кто-то повернул ключ зажигания в замке автомобиля. Я снова выхожу на балкон и смотрю, как он уезжает, как городские огни отражаются на матовой черной крыше, горящие красные стоп-сигналы, и слабое свечение мобильного телефона в кабине.

Мне двенадцать. Папа называет меня своим единственным настоящим другом, а все остальные – против него. По телевизору идет сериал «Беверли Хиллз». Папа говорит, что я похож на Дилана. Я не понимаю, что это значит, но мне хорошо от его слов. Он обнимает меня. Мы дома вдвоем. Потом мы садимся в машину. Мы никуда не собираемся, просто катаемся. Слушаем музыку, светит солнце. Стоит весна. По дороге нас прижимает к обочине полиция. Папа вынужден пройти алкотест. Мы выходим и едем на полицейской машине обратно домой. Папа уговаривает полицию остановиться, не доезжая до дома, чтобы мы смогли дойти до него пешком. Я не знаю почему.

Мама не ругается. Она ничего не говорит. Она никогда ничего не говорит. Следующей весной папа добровольно ложится в клинику на полугодичное лечение. Возвращается домой спустя три месяца, утверждая, что он теперь в порядке. Мы больше не разговариваем, потому что я больше ему не верю, и он знает об этом. Однажды я сказал ему об этом прямо. Он бросил в меня стул. Я убегаю в свою комнату и запираю дверь. Папа стоит за ней, хочет зайти и поговорить. Злится, когда я так и не открываю. Я прибавляю громкость магнитофона, чтобы не слышать его голос. Папа стучит кулаком в дверь. Он бьет так сильно, что на дешевом дереве остается дыра. Щепки глубоко режут ему руку, и он вынужден взять такси и поехать в больницу, чтобы наложить швы.

Что ты делал, пока я сидел в машине с отцом? Где ты был в это время? Один? Сейчас я часто один, вспоминаю раннее детство, то время, когда мы с тобою еще не встретились. Времена, когда мы были чужими друг другу…

IX

Уже наступает утро, а я все сижу в квартире, усталый, с красными от бессонницы глазами. По радио звучит какой-то безумный джаз. Его, видимо, пустили в эфир специально, чтобы разбудить тех, кто забыл выключить радио перед сном. Музыка тяжелая, какая-то злая, и кажется, что она никогда не закончится – лишь стихает, чтобы потом опять заиграть чересчур громко. Сэм. Мне нужно встретиться с Сэм. Ее голос все еще в моей голове после вчерашнего разговора. А ведь казалось, что я забыл, как грубо и в то же время мягко он звучит.