– Не паясничай! – резко бросила Нина. – Петенька, это правда? Вы видели, кто был на крыше?
Петруша страдальчески посмотрел на нее, торопливо заморгал и сразу отвел глаза. Бабкину стало его жалко: маленький, ссутулившийся, испуганный. Да и братец этот, Гришка, тоже перетрусил. Видно, что бодрится, но внутри трясется, как студень. Удивительно еще, как хватает запала ухмыляться перед Илюшиным.
Петруша молчал, но Нине Борисовне и не требовалось его признание. Кого еще будут защищать с таким упрямством эти двое?
Сысоева непроизвольно прижала руку к сердцу.
– Рита! – выдохнула она. – Ох, господи…
Бабкину хватило одного взгляда на побагровевшее лицо ее супруга, чтобы понять: устного подтверждения не требуется. Не способен Петруша играть роль и притворяться дольше одной минуты. Невероятно, как это проницательный Илюшин не добился от него правды при первом же разговоре.
– Гриша! – стиснутым голосом приказала Нина.
– Нет, Нин, и не проси, – с издевательской ухмылкой отказался ее брат. – Ничего не видел, ничего не знаю, все эти измышления не ко мне.
«А крепкий орешек, хоть и студень, – удивился Бабкин. – Ай, молодец».
– Ритка, – убежденно кивнула Нина. – Ее, значит, вы разглядели, пока у Кожемякина отирались. И молчали оба. Ох, дурни, дурни!
Она представила угрюмую свою дочь.
«Вспылила, ударила Елизавету, перепугалась… А на крышу зачем потащила? Спрятать хотела, больше негде было. А мои-то заметили ее и договорились никому ни слова, даже мне. Берегли меня. Они! Меня! МЕНЯ!»
Нина выпрямилась во весь рост и оказалась почти вровень с Илюшиным. При первом взгляде Бабкин мысленно записал ее в низенькие женщины и теперь сам удивился своему заблуждению. На стене выросла съежившаяся было тень.
Сергею показалось, что температура в кухне резко скакнула вверх. Он вытер пот со лба и подавил желание оказаться как можно дальше отсюда, например на берегу реки, а еще лучше в Москве. «Там сейчас всего пятнадцать градусов, дождик…» Бабкин, не любивший ни дождя, ни прохлады, внезапно ощутил, что именно такая погода является пределом его мечтаний. Он даже сдвинулся на шаг к двери.
Илюшин не тронулся с места.
– С Ритой разобрались, – вежливо сказал он. – Значит, это ее вы заметили, Петр. Осталось узнать, что с платьем.
«А ну пошел вон!» – безмолвно приказала Нина.
«Да щас! – легкомысленно отозвался Илюшин милой улыбкой. – Уже бегу и тапочки теряю».
«У меня дочь тетку убила! Поимей совесть, подлец! Не до тебя сейчас!»
«А у меня вопросы внутри чешутся. Пока не узнаю ответов, никуда не уйду».
Нина закатила глаза. Вот же пиявка неотвязная! У нее жизнь рушится, а его какое-то платье заботит.
– Не в платье дело, – пояснил Илюшин, словно отвечая на ее мысли. – Петр, зачем вам нужно было удалить жену из кухни?
Григорий что-то пробормотал невнятное, но не вмешался.
– Вы ведь за этим послали ее переодеваться, правда? – мягко продолжал Макар. – И не сами придумали этот повод, а Григорий подсказал?
Сысоев наконец-то разомкнул губы.
– Дрожжи.
– Что – дрожжи? – вежливо поинтересовался Илюшин.
– Дрожжи мне были нужны, – признался Петр.
Что уж тут скрывать! Про Риту все равно каким-то образом разузнали, хотя он до последнего готов был прикрывать непутевую свою дочь и даже Нине ни полсловечка не намекнул. Один Бог знает, до чего ему было тяжело принимать решение самостоятельно и думать, как его исполнить. Отвык Сысоев от этого. Всем заправляла Нина. Она командовала, он брал под козырек. А тут нужно было не только дочь спасти, но и жену уберечь от лишних знаний. Вот он и старался… оберегал.
Макар озадаченно помигал.
– Вы хотели взять дрожжи? – повторил он.
– Из холодильника, – согласился расстроенный Петруша.
Нина зашевелила губами, но с них не слетело ни звука.
– А зачем? – вкрадчиво осведомился Илюшин.
Петр только рукой махнул: твоя, Гриш, очередь.
Григорий крабом выполз вперед.
Эх, пропадай моя телега, все четыре колеса! Как ни старались они укрыть Ритку от хищного взгляда правосудия, ни черта у них не получилось. А все из-за этого дотошного типа! Может, и удалось бы с ним договориться, если б его подружка, по совместительству Олегова невеста, не сидела в тюрьме.
Гриша уловил взгляд Сергея Бабкина, подпиравшего стену, и почувствовал в себе позыв объясниться.
– Мы бы Галку вашу в тюрьме не бросили, – проникновенно заверил он. – Вот определились бы, куда Ритку переправить, а потом явились бы с повинной.
Петруша на своей табуреточке понуро кивнул. Гриша ободряюще похлопал его по плечу: ладно уж, выкарабкаемся, ничего, из всяких передряг выбирались…
Они с Петей подумывали о Мексике: помнили из фильмов, что туда все преступники бегут и живут там жизнью лихой и опасной (что Ритке как раз подходило). Но глянули по карте, где та Мексика, и решили, что хватит с Ритки и Владимира. Город большой, затеряться легко. И вроде как не слишком далеко, можно своих навещать.
– С дрожжами что? – прервал его размышления Илюшин.
– А, с дрожжами! – Григорий почесал нос. – С дрожжами вот какая история вышла. Мы ведь, по совести говоря, не просто так к Кожемякину отправились.
– Вы сказали, на рекогносцировку! – насторожился Макар.
– Мы сказали? – удивился Гриша, который слово «рекогносцировка» мог выговорить только после пол-литры. – Ну, тебе виднее. Значит, выпимши были. Короче: Иван, вша лосиная, пытался нам ужин испортить – ну, ты знаешь. Мы с Петей накатили на ужине и подумали: а что это мы сидим? Иль мы не мужики? Разве нам не под силу за своих женщин заступиться?
Нина издала какой-то слабый звук, который все списали на кашель. Разгорячившийся Григорий ударил себя в грудь:
– Постановили с Петей так: чем Кожемякин нас, тем и мы его!
– Это в каком смысле? – недоверчиво поднял брови Макар.
– В самом прямом. Решили дрожжей бросить ему в сортир, гаду! Чтоб знал, понимаешь, и помнил!
Илюшин озадаченно оглянулся на Бабкина.
– Это что, народная примета?
– Какая еще примета? – оскорбился Гриша. – Всему вас учить… Берешь дрожжей пару пачек, швыряешь в сортир и валишь подальше. Если тепло, то эффект сногсшибательный! Они ж там в эту вступают, как ее… в реакцию!
Он довольно зажмурился.
– Вы, – дрожащим голосом выговорила Нина, – вы… дрожжи… как?!
– Да никак, – разочаровал Григорий. – У тебя только одна пачка отыскалась, и к той кусок мяса примерз. Пошли мы с Петей осуществлять праведную месть, я в сортир лезу, он на стреме стоит. И вдруг как заорет!