– Кто?
– Я! – подал голос Петруша. – Вскрикнул, да. Риту увидел – как она на крышу карабкается. Я еще тогда не понял, что у нее такое, это уж потом до меня дошло. Но все равно удивился.
– Удивился он! – Григорий скорчил недовольную физиономию. – А я дернулся от неожиданности. У меня дрожжи-то и шмякнулись вниз. Даже распаковать не успел. А они в такой картонке плотной! Нинк, как думаешь: подействуют они нераспакованные, м-м? Может, картонка сгниет, и они того?…
Нина силилась что-то сказать – и не могла.
– А мясо! – страдал Григорий. – Полтора кило утонуло. С костью!
Нина оттолкнула брата, кинулась к холодильнику и распахнула дверцу. Морозилка охотно явила бездрожжевое нутро.
Словно желая убедиться, что ей не солгали, Сысоева стремительно вышвыривала из нее один пакет за другим. Она походила на капитана корабля, спешно избавляющегося от лишнего груза в трюме.
Добравшись до обледеневшей стенки, Нина обернулась.
– Нету!
Только теперь всем бросилась в глаза ее чрезвычайная бледность.
– Нету! – отчаянно прошептала Сысоева и рухнула на стул.
Окружающие забеспокоились.
– Ниночка!
– Нинк, ты чего это, а?
– Дрожжи! – простонала Нина. – Воды!
Ей мигом поднесли воды и встревоженно столпились вокруг.
– Что у тебя, сердце? – волновался Петруша. – Где болит, покажи?
– Нинк, выпить, может?
– Нина, вам врача вызвать?
Сысоева осушила стакан.
Сысоева подняла на брата тяжелый взгляд.
Сысоева ухватилась за край стола и выпрямилась. Глаза ее метали такие молнии, что Бабкин понял: эскулап будет лишним в их теплой компании.
– Вы! – Голос ее наконец-то набрал силу. – Кретины! Идиоты! Олухи! Недоумки! Придурки! Болваны вы безмозглые! Господи, за что ж ты мне послал этих чурбанов!
Илюшин уважительно покивал. Сысоева явно разархивировала свой давно не использовавшийся запас ругательств и не собиралась останавливаться.
– Брёвна вы с глазами! Остолопы египетские!
– А я и не знал, что дрожжи – это такая большая ценность в провинции, – простодушно заметил Илюшин.
На этот раз даже Бабкин не смог понять, издевается Макар или серьезен. Что уж говорить об остальных. Нина испепелила Илюшина взглядом и с трудом перевела дыхание:
– Там, в дрожжах…
Она снова налила воды и залпом выпила второй стакан. Пока Сысоева жадно глотала воду под недоуменными взглядами брата и мужа, Илюшин постепенно менялся в лице. Сперва лишь тень прозрения скользнула по нему, догадка сменилась уверенностью, уверенность – выражением завороженного счастливого ожидания, как у ребенка, которому вот-вот преподнесут долгожданный подарок.
– Убить бы тебя, негодяя, – сказала Сысоева с тоской. – Быстро сообразил, да, подлец?
– То есть это правда? – спросил Илюшин, улыбаясь так, словно не веря нечаянной радости. – Слушайте, я про такое только в книгах читал!
– Про что читал, про что? – влез Гриша.
– Ниночка, я в самом деле никак не соображу… – бормотал Петруша.
– Пусть он вам скажет, – махнула рукой Нина и утерла передником крупные капли пота со лба.
Все уставились на Илюшина. Включая Бабкина, потому что он понимал, о чем идет речь, не больше, чем если бы при нем начали изъясняться на фарси.
– Э-гхм! – Макар откашлялся и придал своей мальчишеской физиономии солидное выражение. – В общем, если я правильно понимаю, мы имеем дело с традиционной для многих жителей России формой сокрытия материальных ценностей.
Повисла пауза.
– Че-во? – озвучил наконец общее мнение Григорий.
– Вызванной страхом кражи, а также недоверием к банковской системе, – уточнил Макар. – Нина, я прав?
– Дважды вклады теряли, – устало откликнулась она. – Сколько ж можно-то.
На лицах троих мужчин медленно стало проявляться понимание. Первым нарушил тишину Бабкин.
– Вы что, спрятали деньги в коробку с дрожжами? – недоверчиво спросил он.
Сысоева нашла в себе силы саркастично улыбнуться.
– И была уверена, что славное местечко выбрала!
Когда смысл сказанного дошел до всех окончательно, Петруша последовательно стал серым, белым, а затем нежно-лиловым, как молодая ветка сирени. Григорий застрял в промежуточной стадии: просто побелел. Бабкин уважительно крякнул.
– Д-деньги? – пролепетал, заикаясь, Петруша. – В-все?
Сысоева кивнула.
– Все, что нажито непосильным трудом, – прокомментировал Илюшин. – Три портсигара отечественных! Куртка замшевая – три! Все ухнуло в соседский клозет и было проглочено темной пучиной.
– Д-д-достать! – взвыл несчастный Петруша. – В-в-выловить!
– Как ты их выловишь, когда они утонули, – простонал Гриша.
– П-п-почему утонули? Картонка же!
– Мясо! – напомнил побелевший Григорий. – Примороженное!
Бабкин благоговейно молчал, склонив голову перед трагедией рода Сысоевых. Вот так цепочка невинных с виду обстоятельств приводит к беде. Не примерз бы кусок мяса к дрожжам, пачка не утонула бы. Не убила бы Рита старушку, Григорий успел бы развернуть пачку.
Зато Илюшин не испытывал ни малейшего трепета. Ситуация его забавляла, и он этого не скрывал.
– Редко когда увидишь такое точное воплощение пословицы «не рой другому яму». Даже яма наличествует.
Петруша обессиленно прижал ладонь к глазам. Григорий метался по кухне, словно очень толстый раненый кот, и издавал нечленораздельные звуки.
– Замолчал бы ты, говорливый, – попросила Нина Макара. Она пришла в себя и озабоченно рыскала по ящикам. «Сигареты ищет», – догадался Бабкин. – Без тебя тошно!
– А со мной весело! – заверил Илюшин. – Разве вас не восхищает этот символ бессмысленности накоплений? Все тщета. Прах к праху, пепел к пеплу.
Григорий дошел до холодильника, покачнулся и прислонился к нему лбом.
Нина уставилась на Макара особым выталкивающим взглядом, используемым некоторыми хозяйками для навязчивых гостей.
Илюшин выразительной просьбе не внял.
– Ушел бы ты, а? – страдальчески попросила Сысоева.
– Как же я уйду, когда у меня вечер сплошных открытий? Например, я только что понял смысл выражения «работать на унитаз».
Нина свирепо хлопнула последним ящиком. Внутри жалобно взвизгнули вилки.
Бабкин молча достал из кармана пачку, которую всегда носил с собой, хотя давно бросил курить, и протянул ей. Женщина затянулась и облегченно прикрыла глаза.