Вот только зачем же она после всего этого убивает себя?
– А вы уверены, что это Люба отравила Аркадия, а не наоборот? – он посмотрел на приготовившуюся записывать Калмыкову, с сосредоточенным видом уставившуюся на лист бумаги. – Может, убив Веронику, Аркадий выпил лекарство, о действии которого был хорошо осведомлен и которое по его просьбе купила Люба, а потом подмешал растертые таблетки в питье вашей сестры. Выпив чаю, к примеру, она поехала домой и там ей стало плохо… Да-да, думаю, что так оно и было… Ее отравили у него дома! Стакана с остатками этого препарата мы в вашей квартире не обнаружили. Мы нашли лишь разбитый стакан с безобидными сердечными каплями…
– Аркадий? Господи, я уже и не знаю… Вы мне подскажите, что писать, как, что сначала, а то я и не знаю… Да только смысл-то в этом какой? Наказывать-то некого!
Валерий же был совершенно другого мнения. Дело-то, по сути, он раскрыл. Не без помощи Калмыковой, конечно.
Но роман Аркадия с Любой – это, конечно, бомба. Все намешано в этом деле, но больше всего все-таки любви, страсти, эгоизма, невозможности простить друг друга, плюс расстроенная психика…
Звонок Максима, последовавший сразу после того как он вышел из душной квартиры Калмыковой, Валерий воспринял как знак судьбы. Все-таки он не ошибся в нем. Никуда он не сбежал. Может, ему просто хотелось сутки побыть одному.
Максим подъехал к нему в Следственный комитет, извинился, что был недоступен, сказал, что устал от свалившихся на его голову проблем, и попросил воды.
Зосимов вышел из кабинета с графином, зашел в туалет, набрал воды и решил позвонить Людмиле.
– Привет. Слушай, тут такое дело… Ты скажи, передай через свою подругу Лизу, чтобы та сообщила Елене… Ну, ты знаешь, о ком я… Тут дело серьезное… Пусть Максим объявится, у меня ордер на его арест… Все поняла?
Он вернулся в кабинет и попросил телефон Максима.
– Сдается мне, что моя жена ведет параллельное расследование, – сказал он, улыбаясь и крепко сжимая в руке телефон Максима. Тотчас раздался звонок, Валерий, сделав знак рукой Максиму, мол, я послушаю, открыл его телефон. Послушал, произнес «следователь Зосимов слушает», после чего, качая головой и ухмыляясь, отключил телефон.
– Да уж, система оповещения у них феноменальная, – сказал он. – Ведь сказал же ей, не лезь! Ну да ладно. Максим, вы не хотите рассказать мне о сиделке Аркадия?
Максим с чувством безнадежной растерянности отвернулся к окну.
– Вы знали?
– Я случайно узнал… – видно было, что ему неприятно об этом говорить. – Просто пришел как-то днем и застал их… Зрелище, скажу я вам…
– А ваш брат вам это объяснил? Просто секс или?..
– Думаю, он скорее проверял себя… Люба же, как он потом мне рассказал, сгорая от стыда, надеялась, что он женится на ней.
– Вы поэтому решили с братом провернуть эту операцию с передачей его активов вам?
– Да. Ну не тянула эта женщина на любящую супругу. Никак. Она просто решила устроить свою жизнь. И ее можно было понять… Своего жилья у нее не имелось, она, приехав в Москву из провинции, поселилась у своей сестры, работа у нее была грязная, да и неблагодарная… Чего уж там…
Валерий достал чистый лист бумаги, протянул Максиму Шитову ручку.
– Пишите!
И вдруг все утихло. Она стала дышать свободнее и погрузилась в сладостное спокойствие: ее убаюкивала нисходящая гамма левкоев, которая замедлялась и тонула, переходя в восхитительное песнопение гелиотропа, пахнувшего ванилью и возвещавшего близость свадьбы. Время от времени едва слышной трелью звенели ночные фиалки. Потом ненадолго воцарилось молчание. И вот уже в оркестр вступили дышащие истомою розы. С потолка полились звуки отдаленного хора. То был мощный ансамбль, и сначала Альбина прислушивалась к нему с легким трепетом. Хор пел все громче, и Альбина затрепетала от чудесных звуков, раздававшихся вокруг. Вот началась свадьба, фанфары роз возвещали приближение грозной минуты. Все крепче прижимая руки к сердцу, изнемогая, судорожно задыхаясь, Альбина умирала. Она раскрыла рот, ища поцелуя, которому суждено было задушить ее, – и тогда задышали гиацинты и туберозы, они обволокли ее своим дурманящим дыханием, таким шумным, что оно покрыло собою даже хор роз. И Альбина умерла вместе с последним вздохом увядших цветов.
Э. Золя
Допрос, начавшийся в кабинете Валерия Зосимова, продолжился в баре. Я видел, что Зосимов взволнован, да и мои нервы были на пределе.
Мы вышли на свежий воздух, глотнули вечернего холода и апрельской сырости, прошлись немного, свернули на одну улочку, затем еще и еще, пока ставший мне симпатичным следователь не привел меня в темный, окрашенный бордовыми пятнами ламп бар. Там было тепло, звучала тихая музыка, публика оказалась в основном молодая, парни и девушки сидели за столами, тянули пиво, закусывая солеными орешками и колечками сухих кальмаров, негромко посмеивались, разговаривали. Возле стойки одна подвыпившая девица в черных лосинах и красной блестящей блузке пыталась что-то доказать чистенькому, в белоснежной рубашке и малиновой жилетке, бармену.
Все, что я знал, я написал, и знал, что этот документ явится частью готовящегося против моего брата обвинения. Другое дело, верил ли я в это. Мне было трудно представить Аркадия, с помощью Любы проникающего в мой дом с тем, чтобы сначала застрелить студента-любовника, а потом и саму Веронику.
Однако все это могло бы произойти, допусти я душевную болезнь Аркадия. И никто не знает, как трудно было мне признаться даже себе самому в этом. Но было несколько фактов, которых я не мог обойти своим вниманием. Фразы, высказывания моего брата, которые указывали на то, что временами он выпадал из реальности и начинал жить в каком-то своем, рожденном болезнью мире.
– Он как-то сказал мне, что его мочевой пузырь – это маятник, который раскачивается из стороны в сторону… – сказал я Зосимову после изрядной порции виски.
Мы с ним расположились в самом углу бара, у арочного окна с тусклым, в зелено-бордовых тонах, витражом.
– Понятно… – Зосимов время от времени протирал кулаками глаза, словно их затянуло пеленой, и этот бар с сидящим напротив него фигурантом дела казался ему фрагментом затянувшегося тяжелого сна.
– А в другой раз он признался мне, что у него в горле живут две тетки, соседки, и что они мешают ему проглатывать таблетки, – продолжал я свои шокирующие меня самого воспоминания.
– Мать твою, но если ты знал, что он не в порядке, почему ничего не предпринял?
– А что я должен был сделать? Отправить брата в психушку?
– Да хотя бы оставили в покое Веронику! Разве ты не понимал, что помогаешь ему сходить с ума?! Все эти цветы, эта подзорная труба – это же бред!
– Но он этим жил! Как я мог отнять у него возможность видеть человека, которого он так любил?!