– Привет, – говорит Тайлер.
– Привет.
– Так я тебя куда-то везу, – говорит он, указывая на дорогу, – или ты принимаешь ванну?
Возможно, именно так должна выглядеть свадьба: красивый шатер, полный людей, играет музыка, все едят, смеются и ходят по залу. Все освещено свечами, фонарями, все как в сказке. Чуть слышны капли дождя, который барабанит по крыше, внутрь проникает легкий ветерок, заставляя всех тесниться.
Обстановка убеждает Гвин, что ее белый наряд вполне уместен. Корсет ручной работы, шелковая юбка свободного кроя. Волосы собраны сзади и заколоты лилией. Когда в день свадьбы она оделась в желтое, сестра спросила, не обидно ли Гвин пропустить день, когда есть возможность надеть белый наряд.
– У меня еще будет возможность, – ответила Гвин.
Она имела в виду какую-нибудь вечеринку или празднование. Гвин и представить себе не могла, что мероприятие будет посвящено окончанию брака.
Сначала ее никто не замечает. Она просто стоит у входа в шатер, за спиной капает дождь. С этого ракурса пати очень красивая. Все пьют шампанское и разговаривают парочками или группами. Несмотря на погоду, все пришли. Гвин уверена, что, даже если бы на гостях были звукозаписывающие устройства, она бы не услышала разговоров о себе. Сейчас все разводятся, верно? Большинство. Всем просто нравится ходить на хорошую вечеринку в плохую погоду.
Гвин смотрит в дальний конец шатра и видит у бара Нейта и Джорджию: Джорджия пьет пиво Нейта. Гвин решает оставить их наедине. Если из-за развода они ее возненавидят, но при этом станут ближе, то ее это устраивает. Если их связь станет крепче и они поймут, что всегда будут друг у друга и главное – это семья, Гвин будет лучше.
Затем Гвин замечает Томаса в костюме, который она для него выбирала; он стоит в центре шатра и смеется с семьей Джордан, Дэниэлем и Шеннон, которые жили у залива на Дюн-роуд. Они развелись лет десять назад, и Шеннон перебралась в Нью-Йорк, где стала встречаться с балетным танцовщиком. Сейчас Дэниэль и Шеннон снова вместе, навсегда вместе.
– Я просто слишком устала жить без Дэниэля, – рассказывала Шеннон Гвин, когда они сюда вернулись. – Конечно, это любовь.
Томас машет Гвин. Она машет в ответ и показывает сначала на балки, а затем на то, что творится на улице, – молнии сверкают все чаще и ярче, отчего шатер начинает напоминать мишень. Но Томас лишь пожимает плечами, словно говоря «не стоит волноваться».
Отлично. Ему не хочется волноваться, тогда они и не будут волноваться. В этот последний раз пусть будет так, как он хочет. Шатер либо упадет, либо нет. Только Томас не заставит ее снова сказать, как она волнуется. Гвин хочет, чтобы на последнем вечере он запомнил ее расслабленной, беззаботной, чтобы она не беспокоилась за них обоих. На этот раз Гвин спокойно отнесется ко всему, что произойдет. На этот раз Гвин хочет вдохнуть и отпустить свои иррациональные страхи. К ней подходит официант и предлагает тушеную баранью отбивную. Ей не остается ничего другого, как согласиться. Гвин откусывает небольшой кусочек и смотрит на других официантов с подносами, на которых лежат острые кешью, куски жареной курицы, крекеры с тунцом и соевые бобы, тайские тосты и тофу с карри – все исчезает с подносов, как только те оказываются рядом с гостями.
Гвин замечает министра Ричардса с женой и решает подойти поздороваться. Внезапно кто-то хлопает ее по спине. Обернувшись, она видит коренастого Максвелла Скалфиа, доктора, коллегу Томаса, и его жену Николь, тоже доктора, выше мужа сантиметров на двадцать пять. Гвин часто встречала Максвелла днем, когда они с Томасом по привычке вместе обедали. По понедельникам, средам и почти всегда по пятницам.
– Как поживаешь? – спрашивает Максвелл и встает на цыпочки, чтобы поцеловать ее в щеку.
– Хорошо, Максвелл, все отлично. Спасибо, что пришли. Мы рады вас видеть.
– Мы тоже.
Гвин улыбается и гадает, сколько ей еще придется так стоять. Сейчас Максвелл будет другом Томаса. И как кажется Гвин, Томас вполне может на него рассчитывать. Максвелл все еще ей улыбается, смотрит в глаза и предлагает чокнуться, так что у нее не остается возможности красиво ускользнуть.
– Я как раз до этого говорил Томасу, что однажды мой друг сказал: «Успех брака не в его длительности, а в том, как он длится», – говорит Максвелл. – Десять, или двадцать, или тридцать пять хороших лет брака важнее, чем пятьдесят лет нормального брака. И я в это верю.
Гвин кивает, словно они в сговоре, хотя знает, что Максвелл сам не верит в то, что говорит, он выдумал эту историю, чтобы ее поддержать. Гвин достаточно хорошо его знает и понимает, что Максвелл никогда не разрушит свой брак, каким бы тот ни был. Максвеллу лучше остаться. А почему нет? Мы верим во что-то, когда нет другого выбора.
Мимо проходит официант с шампанским, и Гвин берет бокал.
– Конечно, – продолжает Макс, – сейчас не лучшее время, но мы хотим, чтобы ты знала: мы с Николь готовы купить. Готовы предложить щедрую сумму, если вы рассмотрите наше предложение, прежде чем выставляться на рынке. Действительно щедрую.
– О чем ты?
– О доме.
– О доме? Моем доме?
Она оборачивается и смотрит через палисадник сквозь стену дождя на дом, сияющий и блестящий.
– Да, – говорит он. – О твоем доме. Хантингтон-Холле.
Гвин с Томасом хотели отложить решение о судьбе дома до ночи. Понять, что с ним будет, и принять какое-то решение значит приблизить конец, если он еще не настал. Это решение покончит со всем. Всему наступит конец.
– Все сложно, – говорит Гвин.
Он перебивает:
– Конечно. Я просто говорю, что, как только соберетесь, мы уже будем готовы. У моей дочери Мередит только родились двойняшки. И мы хотим, чтобы они жили здесь все лето. Будет проще, если у них будет собственный дом, так как ее муж, сукин сын, уже даже не пытается скрывать, что нас ненавидит, – улыбается Максвелл. – Это наш крест.
Гвин чувствует, как краснеет. Она предполагала, что Томас уйдет, что он переедет к Ив. И что она сама съедет, ведь оставаться здесь без Томаса нет никакого желания. Но, по правде говоря, Гвин не предполагала, что дом перестанет быть их собственностью. Хант-Холл будет пустовать? Неужели так надо? И хотя Гвин может оставить дом детям, она понимает, что ей этого не хочется. И Томасу тоже. С одной стороны, дом мог бы послужить местом для чего-то нового. Но сейчас он больше напоминает место, где расстаются со старым.
– Думаю, мы что-нибудь придумаем, – говорит Гвин.
– Правда? – Он нервно смеется. – Вот так просто?
Она поворачивается и снова смотрит на свой дом.
Тридцать пять лет.
Тридцать пять Дней благодарения, рождественских обедов и завтраков.
Тридцать пять отмечаний на 4 июля, тридцать шесть праздников в честь дней рождения детей, семьдесят восемь долгих семейных сборищ. Сто раз она решала, что январь здесь ужасен, двести пятьдесят раз понимала, что нет ничего прекраснее, чем Монток в самом конце марта. Пятьсот раз поднималась к маяку на пикники, семьсот девять раз приносила свежие цветы с ферм в Ист-Хэмптоне, восемьсот сорок раз они поднимались к утесам на пляже. Тысячу сто раз читали воскресную газету у камина, тысячу триста раз любовались закатом с веранды, тысячу девятьсот вечеров провели на качелях у обрыва.