Джорджия лежит на спине, Гвин сидит на переднем сиденье рядом с Томасом, который ведет машину. Кажется, что Джорджия задремала, и это можно расценивать как свидетельство того, что с ней все хорошо, просто переволновалась.

Томас не удосужился переодеться, как, впрочем, и все остальные, от этого в машине-развалюхе они выглядят особенно странно и неуместно. Гвин смотрит на приборную доску, на которой нарисованы бабочки, на социалистические наклейки на бампере и коммунистический флаг. Она не смотрит на мужа.

Томас тоже смотрит не на Гвин, а только вперед, сквозь ветровое стекло. Она знает, что ему хочется что-то сказать. После всего Томас еще пытается понять, как это сказать.

– Никогда не думал, что все зайдет так далеко, – говорит он наконец. Еле слышно. Вдруг Джорджия не спит. Вдруг слушает.

– Это не оправдание, – отвечает Гвин.

– Ты бы сказала, что я совершаю ошибку, и попыталась бы убедить меня поступить по-другому, – говорит он.

– То есть ты врал ради себя?

– Ради нас обоих.

– С чего ты взял?

Его шепот становится громче:

– Ты бы сказала, что я совершаю ошибку, и попыталась бы убедить меня поступить по-другому.

Гвин ничего не отвечает.

– Я хотел, чтобы все было проще, Гвин, – говорит Томас.

Она поворачивается и смотрит на его профиль, широко открытые глаза. Обычно он смотрит на нее невинно и будет так смотреть и потом. Но сейчас у него взгляд труса.

– Кто говорит, что должно быть легко?

– Я не говорил «легко». Эта ситуация не может быть легкой. Я сказал «проще».

– Хорошо, Томас, кто говорит, что должно быть проще?

Томас расстроен. Он так расстроен, что Гвин отводит взгляд. Чего она хочет добиться? Чтобы ему стало стыдно и он остался? От этого она счастливее не станет, по крайней мере ненадолго. Ведь так не может постоянно продолжаться. Кроме того, Гвин давным-давно выучила: даже если мужчина расстроен или кажется, что он расстроен, он вовсе не обязательно захочет что-то менять в сложившейся ситуации. Для себя или кого-либо другого.

Она поворачивается и смотрит на мужа, осторожно делает глубокий вздох.

– Ты правда думаешь, что ее любишь, – говорит Гвин.

– Мы бы не оказались в таком положении, если бы не любил. Я бы не рисковал всем, что у меня есть.

– Это не вопрос, Томас.

– А в чем вопрос?

Гвин его не задаст. Не после тридцати пяти лет брака и тридцати шести лет, прошедших с того дня, когда они сидели вместе на крыше здания по Риверсайд-роуд. Она не будет задавать этот вопрос и выглядеть как влюбленный подросток – хотя, по сути, мы все влюбленные подростки, когда просим кого-то нас полюбить, несмотря на то что этого не будет, – и пытаемся понять: почему не я?

– Гвин, тебе станет проще?

– Что, прости? – спрашивает она.

Гвин не понимает, о чем говорит Томас. Она не говорила вслух.

– Если я извинюсь?

Гвин смотрит на Томаса и удивляется, верит ли он сам в то, что сказал. Он должен.

Потому что сейчас Гвин не может соперничать с Ив.

Она не может предложить Томасу радости, связанные с возможностью начать все с чистого листа, заново, когда перед лицом чего-то нового реально все. Но Ив – или любая после Ив – не сможет его спасти от неизбежной трудной работы, которая за этим последует. Работы, которой он никогда не хотел выполнять, работы, от которой она оберегала его большую часть жизни.

Выходить из тупиковых ситуаций, разбираться в отношениях.

Ты можешь работать, чтобы уважать то, что создал, или нет. Но если ты не работаешь, ты придешь к той же ситуации и с другим человеком, правда? Ты придешь к тому же, к тем же проблемам, пока не пробьешься. Пока тебе не хватит смелости не ожидать от другого человека того, что не видишь в себе.

– Может, все к лучшему, – говорит Гвин.

– Правда?

– Нет.

И в этот момент ее сзади зовет Джорджия:

– Мама, ты мне нужна! Можешь сесть сюда? Я не могу найти цепочку с подковкой. Мне ее Дэнис подарил. Может, я забыла ее дома? Но мне казалось, что я ее надевала. Вдруг она здесь? Может, где-то здесь. Можешь помочь мне поискать? Потому что она была. Она упала.

– Иду, – говорит Гвин, отстегивает ремень и перелезает на заднее сиденье автомобиля, где Джорджия лежит на спине.

Но Томас останавливает Гвин. Он тянется и касается ее руки, держит ее за локоть.

– Я правда изучал буддизм, – говорит он. – Если тебе это хотя бы немного интересно. Я ходил на утренние воскресные медитации и ездил на семинары на север штата. Конечно, не на такие длительные сроки, как говорил, но все же. Меня правда интересовало это учение.

Гвин стало интересно, как Томас откажется от буддизма после развода. Как он планировал отказаться? Сказал бы, что сменил убеждения? После развода объяснил бы детям, что сейчас верит во что-то другое? В конце концов, это, наверное, не так уж важно. Может, гораздо проще простить отца за непостоянство в вероисповедании, чем непостоянство по отношению к матери.

– Томас, я ходила в центр медитации в Ойстер-Бэй. Я знаю, что ты там не был. Никогда.

– Я ходил в другой центр.

– Другой центр медитации?

Он кивает.

Гвин нужна минута. Минута, чтобы понять, к чему он клонит.

– Куда ходит Ив?

– Да, куда ходит Ив, – отвечает Томас.

Гвин смотрит на мужа, просто на него смотрит. Неосуждающе.

– И что ты понял, Томас? Скажи хотя бы одну правду.

Томас раздумывает, на минуту переводит взгляд на дорогу, а потом смотрит ей в глаза.

– Мы никогда не знаем, – говорит он, – что случится потом.

Мэгги

Нейт одевается, чтобы отвезти Дэниса в больницу. Он переоделся в джинсы и футболку с надписью «the hold steady» в пятнах от краски, на ногах у него все еще оранжевые «конверсы». Мэгги внимательно рассматривает кеды, пока Нейт просит ее поехать с ними, пока она пытается понять, почему отказывается. Мэгги считает, что сейчас лучше остаться. Решает – несмотря на то что причины ей пока не ясны, – что лучше остаться одной в разрушенном доме и, может, и не прямо сейчас, но попозже осмотреть пострадавшие комнаты на первом этаже, взять пустые коробки из-под вина, чтобы сложить вещи, которые могут потеряться или сломаться.

Они стоят на крыльце у главного входа, Дэнис уже сидит в машине и готов ехать. Нейт нервничает, переминается с ноги на ногу. Мэгги знает, что ему хочется спросить, будет ли она здесь, когда он вернется, и расстраивается, что Мэгги не облегчает ему трудную задачу.