На второй день после нападения, вечером, Гласс решил, что пора добыть дичи – риск риском, но без еды больше нельзя. Кроме того, шкура пригодится в форте, где на нее можно что-нибудь выменять. Наткнувшись у реки на свежие следы лося, он дошел по ним до тополевой рощи, поляна посреди которой тянулась на полмили вдоль реки. Поляну пересекал ручей, у которого паслись лось с двумя лосихами и тремя упитанными детенышами. Гласс, осторожно пробираясь через поляну, подошел почти на выстрел, как вдруг лосей что-то спугнуло: все шестеро уставились в сторону Гласса. Он вскинул было винтовку, однако понял, что лоси смотрят не на него, а на что-то за его спиной.
Глянув через плечо, он заметил троих конных индейцев – те появились из-за тополей. Даже на расстоянии в четверть мили он различил поставленные гребнем волосы – как носят арикарские воины. Индейцы, указывая на него, пустили коней в галоп, и Гласс лихорадочно заозирался в поисках укрытия. До ближайших деревьев – двести ярдов вперед, не добежишь. От реки он отрезан. Отстреливаться с места – даже если убить одного, перезарядить ружье для второго выстрела он вряд ли успеет, не говоря уже о третьем. В отчаянии Гласс пустился бежать вперед, к деревьям, не обращая внимания на боль в ноге.
Шагов через тридцать он вдруг в ужасе застыл – из-за тополей впереди показался еще один конный индеец. Гласс оглянулся: наступающие арикара покрыли добрую половину расстояния. Новый тем временем поднял ружье к плечу и теперь, прицелившись, выстрелил. Гласс поморщился, готовый принять пулю, однако выстрел пришелся где-то над головой. Он обернулся к преследователям. Один из трех коней упал! Новый индеец выстрелил в арикара! Стрелок уже скакал галопом к Глассу – и тот увидел, что перед ним мандан, хотя по-прежнему не понимал, с чего вдруг мандан пришел на помощь бледнолицему.
Гласс повернулся к арикара – до двоих оставшихся было полторы сотни ярдов. Он взвел курок и вскинул винтовку, пытаясь целиться во всадников, однако те низко прижимались к конским шеям, так что целить пришлось в коней.
Он нажал спуск, лошадь пронзительно заржала, передние ноги подломились, и туша рухнула, подняв облако пыли, всадник перелетел через голову коня и тоже грянулся о землю.
Где-то рядом забили копыта: мандан делал Глассу знаки, чтобы тот садился верхом. Хью вспрыгнул на круп и напоследок оглянулся: последний арикара выстрелил, пуля пролетела мимо. Мандан пустил коня в галоп. Доскакав до деревьев, он натянул поводья, всадники спешились и принялись перезаряжать винтовки.
– Ри, – сказал индеец, называя арикара коротким именем и указывая в их сторону. – Плохие.
Гласс, заталкивая пулю в дуло, кивнул.
– Мандан, – ткнул себе в грудь индеец. – Друг.
Гласс прицелился в арикара, но единственный всадник уже ускакал за пределы выстрела, двое пеших бежали рядом. Потеря двух коней явно отбила у них охоту преследовать жертву.
Мандана звали Манде-Пачу. На Гласса и арикара он наткнулся, преследуя лося, и сразу понял, кто этот человек в шрамах: накануне в манданской деревне появился переводчик Шарбонно, хорошо известный манданам еще по экспедиции Льюиса и Кларка, и рассказал о нападении арикара на вояжеров. Мато-Топе, вождь манданов, затаивший обиду на Лосиного Языка с его отщепенцами, хотел того же, чего и Кайова Бразо – свободной торговли на Миссури. И хотя он понимал, почему Лосиный Язык не жалует бледнолицых, вояжеры в его глазах не заслуживали такой участи, тем более что – по словам Шарбонно – они шли с дарами и предложением мира.
Осложнений именно такого рода Мато-Топе опасался с тех самых пор, как арикара попросили прибежища в землях манданов. Жизнь манданов все больше зависела от торговли с бледнолицыми; после стычки Ливенворта с арикара в верховья Миссури никто не шел, а из-за нового происшествия торговля и вовсе могла замереть.
Весть о том, что Мато-Топе разгневан на Лосиного Языка, распространилась среди манданов мгновенно. Юный Манде-Пачу, только завидев Гласса, тут же решил, что спасение бледнолицего будет в глазах вождя немалой заслугой, а поскольку юноша мечтал завоевать сердце дочери Мато-Топе, то не собирался упускать такую возможность прославиться. В мечтах он уже наслаждался тем, как с торжественным видом въезжает в селение, передает бледнолицего в руки Мато-Топе и на глазах всей деревни рассказывает о его спасении. Впрочем, бледнолицый, по всей видимости, задумал сделать крюк и упрямо повторял два слова – «форт Талбот».
Гласс, сидя позади индейца, разглядывал его с живым интересом – видеть манданов ему еще не приходилось. Юный воин явно гордился прической и уделял волосам немалое время: по спине струился длинный хвост, переплетенный полосами кроличьего меха, волосы с макушки, смазанные жиром, вольно свисали по краям лица и закрывали щеки, на уровне подбородка они были срезаны четкой прямой линией. В середине лба свисал длинный локон, тоже смазанный жиром и тщательно расчесанный. Украшательства этим не ограничивались: в правом ухе болтались три крупных оловянных серьги, шею украшало ожерелье из белоснежных бусин, резко выделяющееся на медно-загорелой коже.
Неохотно везя бледнолицего в форт Талбот (крюк небольшой – всего часа три верхом), Манде-Пачу все же надеялся, что путешествие выйдет полезным. Во-первых, в форте можно разжиться новостями: говорят, здесь тоже не обошлось без набегов арикара. А во‑вторых – вдруг бледнолицые из форта захотят передать послание для Мато-Топе? Быть посланником и доставлять вести – дело почетнее некуда! И если поведать Мато-Топе о спасении бледнолицего и привезти важное послание – то дочь вождя уж точно обратит свой взгляд на храброго Манде-Пачу.
К форту добрались почти к полуночи. Темная громада возникла посреди ночной равнины неожиданно – ни костров, ни огней, бревенчатый вал Гласс разглядел всего за сотню ярдов.
Внезапно мелькнула вспышка, в тот же миг из форта донесся грохот ружейного выстрела. Мушкетная пуля пролетела в считаных дюймах над головой.
Конь от неожиданности взвился на дыбы, мандану пришлось его осадить. Гласс напряг голос и что было силы крикнул:
– Не стрелять! Свои!
– Кто идет? – подозрительно спросили из укрытия.
Гласс разглядел блики на ружейном стволе и темную тень говорящего.
– Я Хью Гласс из пушной компании Скалистых гор. – Гласс дорого бы дал, чтобы голос звучал тверже: из горла, как ни старайся, выходило только слабое подобие звука.
– А что за дикарь?
– Мандан. Спас меня от нападения троих арикара.
Мужчина на башне что-то крикнул, до Гласса донеслись куски разговора. Из-за стены показались еще трое с винтовками, позади тяжелых ворот что-то громыхнуло. Открылось смотровое окошко – путников придирчиво рассматривали. Сердитый незнакомый голос скомандовал:
– Подойди ближе, поглядим.
Манде-Пачу пустил коня вперед и натянул поводья перед самыми воротами.
– Чего так боитесь? – спросил Гласс, слезая с коня.
– Арикара убили нашего. На той неделе, аккурат у ворот, – ответил тот же сердитый голос.