– Ты выглядишь точно так же, как в тот день на Беркли-сквер. Я заглянул в классную комнату, а ты играла там в жмурки с моей племянницей и ее подругами.
– Квентин! Я тогда была совсем девчонкой. Столько лет прошло… Да и как ты можешь меня сейчас видеть в темноте?
– Верно, ты была такой юной, всего на несколько лет старше своих воспитанниц, хотя очень старательно играла роль гувернантки. Но есть чувства, которые не меняются и не стареют. Свет от уличных фонарей время от времени освещает твои черты. А разве ты меня не видишь?
– Нет… Вижу. Иногда.
– Тогда ты тоже меня не видела – в тот день, когда я зашел поздороваться с Аллегрой. У тебя были завязаны глаза, и ты тянула руки, чтобы вслепую поймать одну из девочек и на ощупь догадаться, кто тебе попался. Все вы смеялись и все были прекрасны – беззаботные юные создания. Ты не представляешь, чем было это зрелище для мужчины, который отправлялся на ужасную, кровавую войну. Я даже не сразу понял, что ты гувернантка. Ты была одной из них.
– Никогда! Я никогда такой не была. Нет, я не принадлежу к высокому сословию и никогда не чувствовала себя беззаботной. К тому же я некрасивая.
– В тот день ты была для меня именно такой.
Я проглотила слезы, потому что мне так хотелось поверить его словам, поверить в сказку. До нынешней минуты я даже не представляла, насколько желаю этого.
– Нелл. – Его руки нашли мое лицо, отвели волосы. – В тот день ты провела мне по лицу кончиками пальцев. И не остановилась даже тогда, когда наткнулась на усы.
– Я… вообще-то мне не нравятся усы. Но мы же играли, и надо было соблюдать правила. И… я знала, кто ты.
– Знала?
– Это же игра! Мне нужно было убедиться.
– И ты убедилась?
– Да.
– Может быть, мне сейчас тоже нужно убедиться.
Я слишком устала, и у меня не было сил удивляться. И тем не менее я была озадачена, когда услышала, что Квентин роется в сумке, где лежали зонтик и шляпа. Зачем они в кэбе, где не дует ветер?
Он что-то вытащил. Шарф со слоном из магазина сувениров.
– Сыграем в жмурки, поменявшись ролями, – тихо произнес он.
– Квентин! – возразила я, не совсем понимая.
Он завязал мне глаза шифоновым шарфом.
– Квентин!.. – Я как будто снова оказалась на палубе парижской панорамы и почувствовала тошнотворный сладкий запах хлороформа, исходивший от тряпки, которую прижали мне к лицу. И снова переживала бесконечный мрак заточения. Руки непроизвольно взлетели к повязке.
– Ш-ш! Доверься мне, Нелл. Сейчас тысяча восемьсот восьмидесятый год, и мы в классной комнате на Беркли-сквер. Только все девочки ушли, и теперь моя очередь играть.
Он прижал мои ладони к своему лицу, затем его пальцы дотронулись до моих разгоряченных щек и легко, как крылья бабочек, коснулись лба. Правда, я никогда не чувствовала прикосновения крыльев бабочек.
– Ты неправильно делаешь, – пробормотала я.
Его пальцы замерли.
– Это у тебя должны быть завязаны глаза! Мы же не поменялись ролями по-настоящему.
Квентин с облегчением рассмеялся от столь мелочной придирки:
– Знаю. Но я хочу убедиться.
Я была слишком смущена, чтобы возражать. Внезапно мне стало ясно, что он почувствовал, когда его втянули в игру в жмурки. Он был слишком вежлив, чтобы протестовать… и заворожен тайной, легким прикосновением чужих пальцев к щекам, подбородку, губам.
И едва я поняла, что он ощущал в тот день, как все страхи улетучились. Казалось, солнце снова сияет у меня над головой, и безмятежность взморья накрыла меня волной. Ужас моего заточения полностью испарился. Я снова стала девчонкой, втянутой в непонятную игру, которая тем не менее была очень приятной.
– Я тоже тебя видел, – сказал Квентин. В его голосе звучало глубокое чувство.
– Где?
– В доме. Издали.
– На Беркли-сквер?
– А как ты думаешь, Нелл, где мы сейчас?
– Не знаю.
Его пальцы задержались в уголках моего рта.
И вдруг его губы прижались к моим, и я почувствовала щекочущее прикосновение усов, которые мне вообще-то не нравятся. Стенхоуп уже целовал меня однажды – осторожным, дразнящим поцелуем. Но сейчас было иначе. Я превратилась в ту девочку на Беркли-сквер, которая забылась, забыла свое место ради нескольких невероятных минут свободы. Мы целовались, как не могли бы целоваться прежде.
Когда все закончилось, я наклонила голову и обнаружила, что упираюсь лбом ему в подбородок.
Я и не заметила, когда Квентин развязал шарф.
– Этого не может быть, – сказала я.
Он не ответил. Я вдруг почувствовала, как бьется его сердце. Оказывается, Квентин крепко меня обнимал.
– Не может быть такого… Только не со мной.
– Но почему?
– Ладно бы, если с Ирен – она храбрая и прекрасная. А я робкая и некрасивая.
– Неправда! – Он не дал мне ответить, зажав рот яростным поцелуем. – Нелл, перестань считать себя тенью Ирен! Никто не желает этого для тебя сильнее, чем она.
– Это будет нелегко, Квентин. Кое в чем я похожа на Шерлока Холмса. Ирен говорит…
– Не хочу ничего слышать о других – только о тебе.
– От меня ничего не осталось. Я делаю лишь то, что должна.
– Сейчас ты должна думать о себе.
И он снова меня поцеловал.
Сквозь странный гул в ушах до меня донесся громкий стук сверху. Он напоминал головную боль, которую замечаешь, только когда она становится невыносимой.
Стучали у нас над головой. Кэб остановился, и мы находились перед входом в отель «Астор».
– Эй, вы там, проснитесь! – кричал возница. – Приехали!
Я густо покраснела в темноте, а Квентин поспешно сунул целую горсть монет в открытую дверцу наверху.
Затем Стенхоуп взял свой пиджак и подхватил мою сумку.
Я вышла, моргая от яркого электрического света, которым был залит отель. У меня не было ни малейшего сомнения, что каждая минута, проведенная в кэбе, запечатлелась у меня на лице.
Вестибюль был безлюден, но ярко освещен. После темноты слезились глаза, и Квентин проводил меня до лифта, а потом до двери нашего номера. Я очень боялась взглянуть на своего спутника при свете.
Он остановился у двери и взял меня под руку:
– Нелл.