– У тебя четкий почерк, – признала я, – но экстравагантный. Боюсь, эти записи расшифровать окажется почти так же сложно, как журнал мадам Рестелл, но я вижу некоторые отсылки к Священному Писанию и к другим вещам. Можно постараться разобрать и остальное.
– Ты только представь. – Ирен поднялась взять чашку чая, который наверняка уже совсем остыл без нашего внимания. Мы убрали все чайные принадлежности со стола, на котором разложили документы, с таким трудом нам доставшиеся. – Эти бумаги и зашифрованные записи мадам Рестелл могут содержать нерассказанные истории множества несчастливых женских судеб тридцатилетней давности. Если только ты сможешь прочитать их.
– Вряд ли это Священное Писание, Ирен. Я ожидаю найти изрядную толику греха на этих страницах.
– Так про грех и в Священном Писании много говорится, как мне рассказывали. Но надеюсь, ты найдешь и что-то хорошее, Нелл. Никто не безнадежен.
– Да, – признала я.
Даже Пинк.
– Но как и зачем, – спросила я, – Элиза Мария Лола, она же миссис Джеймс, она же миссис Хилд, она же миссис Гилберт, спрятала последние свои дневники в камине?
– Хороший вопрос. Она понимала, что умирает. Встретилась с матерью и отвергла ее. Подписала документ, по которому все, что может достаться ей из Баварии, отходило миссис Бьюкенен, тем самым лишив мать надежд на любое случайное наследство в будущем.
– Как же она, должно быть, ненавидела свою мать!
– Почему бы и нет? Лола винила ее за то, что та бросила дочь, подтолкнула к глупому побегу, а потом и к работе на сцене, чтобы прокормить себя. Я не слишком верю в принцип «забыть и простить», но ведь Лола пришла в лоно Церкви и даже сделала внушительное пожертвование организации, которая поддерживает падших женщин. На остаток средств она выплатила долги. Судя по всему, она и дом свой содержала в порядке, вернее, то, что от него осталось. Так зачем прятать дневник?
– Да, ведь он мог наставить ей подобных на путь истинный.
Ирен прошлась по комнате, запивая американское печенье холодным чаем. Хорошо, хоть она пока еще не закурила.
Примадонна замерла у окна, глядя на улицу, а потом резко повернулась ко мне:
– А что если бумаги спрятала вовсе не Лола Монтес?
Я подняла голову, оторвавшись от записей:
– А кто еще это мог быть?
– Отец Хокс. Он приходил туда последним. Во время поспешных приготовлений к похоронам он вполне мог вытащить пару кирпичей и спрятать бумаги. А в промасленную ткань обернул, чтобы сохранить их, поскольку предчувствовал, что лежать им еще ох как долго.
– А если бы записи уничтожил огонь?
– Тайник довольно далеко от очага, кроме того, бумаги защищали кирпичи. Вот чего он точно не ожидал, так это того, что камин окажется не нужен.
– Хокс мог приберечь их до подходящего момента.
– Возможно.
– Он хотел сохранить доказательство обращения Лолы к Богу, чтобы канонизировать ее.
– Вероятно. Поскольку он умер, Нелл, то мы уже этого не узнаем. Но мы должны задуматься, не выдал ли он перед смертью место, где сокрыты эти самые бумаги.
– О нет! – Я подняла руки над потрепанными страницами. – Что в этих бумагах такого, чтобы принять мученическую смерть, защищая их?
– Мы не узнаем, пока не изучим их или не выясним, кто же так страстно хотел заполучить дневник Лолы Монтес.
– Или этот человек сам найдет нас. – Я содрогнулась при мысли, что придется столкнуться лицом к лицу с извергами, которые так жестоко обошлись со святым отцом. Затем я нахмурилась. – А кто, интересно, тот фальшивый отец Хокс, который обыскивал комнату до нас?
– Фальшивый отец. Интересное сочетание, Нелл. Мне тут подумалось, что, взявшись за поиски давно потерянной матери, стоило бы поискать заодно и неведомого отца.
А я даже не подумала об этом и не предвидела, что поиски матери Ирен приведут в итоге к ее отцу… Если Лола стала таким неприятным сюрпризом для нас обеих, то чего ждать от потенциального папаши?
Я взглянула на журнал мадам Рестелл: он мог содержать кучу сведений о неизвестных родителях. А что если отец Ирен, хоть это и невероятно, был фигурой куда более известной, чем ее печально знаменитая мать? Например, королем Баварии, что сделало бы мою подругу принцессой, пусть и незаконнорожденной. Боже мой, надеюсь, у нее нет никаких претензий на королевскую власть – она уже заигрывала с этой самой властью в прошлом.
– Сколько времени тебе понадобится, чтобы раскрыть тайны двух этих таких разных, но одинаково интересных документов, Нелл? – спросила Ирен, стоя у окна.
Она закурила-таки маленькую сигару. Дым поднимался над ее плечами в проеме окна, как пар над булочками, которые только что вытащили из печи.
– Понятия не имею, Ирен. Журнал требует размышлений над интерпретацией записей, а дневник находится в таком прискорбном состоянии, что текст почти нечитаем.
– Хорошо, тогда я предлагаю поискать источник в более сохранном состоянии и легко читаемый. Возможно, тогда необходимость дешифровки отпадет.
– Источник?
– Кого-то, кто знал Лолу.
– Миссис Бьюкенен, но ее, наверное, будет трудно найти, а может, ее уже и в живых-то нет.
– Предлагаю пока что обратиться к другому источнику, который очень даже жив…
– Ради всего святого, кто…
Примадонна ринулась к дивану и схватила сегодняшнюю газету «Таймс», сложенную так, чтобы продемонстрировать определенную часть страницы.
– Ирен, это же раздел театральных афиш.
– Да, и в одной из пьес в главной роли значится Лотта Крабтри [65] .
– Лотта Крабтри? Почему это имя мне знакомо?
– Помнишь, в пятидесятых Лола жила близ калифорнийских золотых приисков в Грасс-Валли?
– Да, как ни странно, ничего особенного там не случилось, разве что свадьба с человеком, за которого она не имела права выходить замуж. Грасс-Валли стал для Монтес тихой гаванью. Она устроила салон, насколько это было возможно на неспокойном Западе, держала ручного медведя… ох, и еще обучала девочку, которая уже выступала на сцене.
– Именно. Лотту Крабтри, которая теперь сияет на американской сцене. Ей сорок два, по моим подсчетам.
– Но что ребенок мог знать о Лоле Монтес?
– Интересно послушать, что она думала о Лоле времен очень странного и спокойного периода ее жизни.