– Так вы жалеете, что я вам помог? – мягко спросил он.
Журналистка открыла было рот, но тут же закрыла, и ее лицо опять потемнело, но уже не от гнева. Она сделала глубокий вдох и проговорила, стараясь не встречаться с ним взглядом:
– Да, я веду себя как стерва. Прошу прощения. Я и в самом деле вам благодарна, но…
– Вас раздражает, что вы чем-то обязаны американцу?
– Да. Очень.
– Позвольте заметить, это говорит о нетерпимости, обычно не свойственной людям с вашим складом ума. Уверен, вы не одобряете американцев, которые делают обобщения насчет мексиканцев. И, как уже было сказано, я считаю себя мексиканцем в той же степени, что и американцем.
– Бред. Вы тут и не жили никогда.
– Напротив. Последние тридцать лет я прожил в мексиканской семье. Мой дом находился на Манхэттене, но, закрывая за собой дверь, я попадал в Мексику. Мы разговаривали только на испанском. Ели в основном мексиканские блюда. Смотрели мексиканские передачи и ходили в испаноязычную церковь. Я имею очень основательное представление о мексиканской культуре, в том числе о литературе и поэзии, и почти все это читал в оригинале. Мои дети свободно говорят на обоих языках и принадлежат к обеим культурам. Ну да, я мексиканец не до мозга костей: не пеон с тортильями и пульке, не pelado [86] из трущоб, но этого и про вас не скажешь. И вообще-то, рискну предположить, что если мы устроим песенный конкурс по ranchera, то вы можете и не выиграть.
– Хорошо, убедили. Вы мексиканец. Просто из любопытства: случалось ли вам бить жену и путаться с молодыми девицами?
– Да, изменил однажды. Но бить не бил. Мы до безу-мия любили друг друга почти все время, что пробыли вместе.
– Maricón! [87]
Мардер рассмеялся.
– Так вы и мексиканских мужчин не жалуете. Печальный опыт?
Она покачала головой, встрепенувшись, как лошадь, и посмотрела ему прямо в глаза.
– Слушайте, Мардер, чего вам надо от меня? Я же сказала, что благодарна вам за помощь, и это правда. Но никаких отношений между нами нет. Такое только в кино бывает, что если ты спас кому-то жизнь, то теперь вы связаны на веки вечные. Ясно?
– А почему отношений-то нет? Я вам физически неприятен?
– У-у-у, мать вашу! Да я вообще не знаю, кто вы такой и чем занимаетесь. Тоже бандит, скорее всего. Для редактора вы слишком ловко обращаетесь с оружием – а я редакторов навидалась. А то и еще хуже – богатей с нечистой совестью и бредовыми идеями, которому вздумалось облагодетельствовать мексиканскую бедноту. И если уж быть до конца откровенной, то мне кажется омерзительным то, что вы творите с этой девочкой.
– С Лурдес? А что такого я с ней творю?
– Кормите фантазиями о славе на ТВ. Это крайне жестоко, и я совершенно не понимаю, зачем вы это делаете.
– Полагаете, она недостаточно красива?
– Для крестьянки-indio она довольно изящна. Но она не умеет ни двигаться, ни говорить, ни одеваться, и даже если ее научить, то все равно кожа ее на три оттенка темнее стандарта. Я вам сейчас расскажу, какой будет ее кинокарьера, сеньор Специалист по Мексиканской Культуре. Если она раздвинет ножки перед продюсером, а потом режиссером, а потом помощником режиссера, а потом другом помощника, то получит роль в массовке, служанки там или гувернантки, и всех реплик у нее будет «Да, сеньора» и «Слушаюсь, сеньор». Если окажется достаточно умна – пока что, кстати, этим и не пахнет, – то станет подружкой сколько-нибудь известного актера и будет жить в квартирке в Поланко, пока не заскучает или не постареет. Тогда перекинется в элитные девочки по вызову, потом в менее элитные и, наконец, если ей очень повезет и она не умрет от наркотиков или побоев, лет в пятьдесят вернется в Плайя-Диаманте и станет работать официанткой.
– Не верю, – сказал Мардер. – Это просто no importa madre и недостойно вас. Вот вы какого черта рискуете своей шкурой и рассказываете мне о творящихся здесь делах? А потому что верите: даже в Мексике с ее безвременьем жизнь может измениться. Она уже меняется. И даже если вы правы и Лурдес обречена, то все равно будет хорошо, если хоть раз в жизни кто-то без всякой корысти ей поможет. Она думает, что дорогое барахло сделает ее счастливой. Я ей накуплю столько барахла, сколько захочет, и она поймет, что в жизни не это главное. Как знать? А может, она научится играть. Вы наверняка в курсе, что по количеству театров Мехико чуть ли не первый город в мире. А вдруг она не станет трахаться с продюсером и не опустится до шлюхи; вдруг выйдет замуж за хорошего парня и через десять лет будет играть в пьесах Лопе де Веги или Фелипе Сантандера [88] и чувствовать себя счастливой? И да, это Мексика, страна, состоящая из тех, кто имеет и кого имеют, но вообще-то это не закон. В паспорте не пишут, chingón ты или chingada, да и многие миллионы мексиканцев в это не верят. Моя жена тоже не верила. И мне жаль, что вы так смотрите на жизнь. Наверное, вы нередко чувствуете себя несчастной.
– Не чувствую, – огрызнулась она. – Да с чего вы взяли, что я несчастна? Я на пике карьеры. Я репортер «Телевисы», черт побери!
– Камера вас явно любит.
– Вы к чему клоните? Что я красивая дурочка?
– Разумеется, нет, но такие намеки вас явно задевают. Потому-то вы пишете книгу и надеетесь, что серьезную. – Он показал на экран ноутбука. – Может, и так, но, судя по тому, что я сейчас вижу, вам не обойтись без хорошего редактора.
– Да пошел ты знаешь куда, Мардер? – прокричала она. – Может, пересядешь куда-нибудь? Тут свободных мест полсалона!
Это соответствовало истине, но самолет был маленький и тихий, а она на последних репликах отнюдь не понижала голоса. Скелли оглянулся через сиденье, потом в проход высунулась мордашка Статы. Скелли происходящее явно забавляло, Стату – беспокоило.
– Пересяду, если хотите, – произнес Мардер. – Простите, что так расстроил вас.
Он пересел к Скелли, и тот сразу заговорил:
– От ворот поворот. Надо будет тебя поднатаскать, шеф, а то так и не залезешь к ней в штанишки.
– А я и не пытался.
– Да ну?
– Да. Если честно, это от одиночества. Мне не хватает Чоле, и я хотел культурно побеседовать – может, даже на литературные темы – с привлекательной, умной и начитанной молодой мексиканкой. И сел в лужу. Я забыл, что определенная прослойка мексиканцев смотрит на американцев примерно так же, как американцы на… не знаю, кто у нас считается самой низкой, самой пошлой и злобной мразью?
– Мексиканские наркоторговцы?