– Почему, папа?
Он чувствовал ее неподдельный интерес, глубинную потребность понять, которая жила в ней с пяти лет и которая удерживала ее здесь. Здесь, где ее тоже, скорее всего, убьют.
– Потому что мне понравился вид с террасы.
Она все ждала, но Мардер ограничился этой отговоркой. Он сделал еще пару глотков añejo [126] .
– Пап, мне кажется, ты преувеличиваешь. Через пару дней вернется армия, и все злодеи попрячутся, разве что будут иногда по старинке баловаться расчленениями. Если в районе появится майор Нака со всеми его танками, то на массированную атаку они не осмелятся.
– Майор отчитывается перед тобой о своих действиях?
– Вроде того. Он сам позвонил мне, и я все у него выпытала. Он только-только вернулся с кладбища и хотел поговорить.
– Нака потерял ребенка? – спросил Мардер, поскольку сегодня праздновался первый День мертвых. В прежние времена, конечно, ангелочков было видимо-невидимо, и хотя со временем их поубавилось, среди мексиканских бедняков их хватало и сейчас.
– Жену и двоих детей. Землетрясение.
– Не то ведь большое, что в Мехико? [127] Для этого он слишком молод.
– Нет, в Мансанильо в 1995-м. Они были на отдыхе и прогуливались после обеда по улице, когда на них обрушился фасад здания. Его не задело, они погибли.
– Боже мой! И он рассказал тебе такое по телефону?
– Да. Я тоже удивилась.
– У вас с ним… какие-то отношения?
– Выпили вместе кофе как-то раз. С другой стороны, это же El Día de los Muertos. Обычные правила сейчас не действуют. Просто одинокому человеку захотелось рассказать сочувствующему слушателю о своей утрате. Такое постоянно случается в самолетах и поездах. Иногда потом завязываются отношения, иногда все проще – кому-то надо анонимно выговориться. Этакая мирская исповедь.
– А в этом случае что это было, как по-твоему?
– Ну не знаю – он привлекательный мужчина, может, не такой уж молодой, ну так ведь папины дочки вроде меня обычно и клюют на тех, кто постарше, правда? С ровесниками у меня долгосрочные отношения что-то никак не складываются, и когда я вспоминаю, с кем встречалась в Кембридже, то мне кажется, будто это происходило не со мной. Сейчас майор в Апатсингане, а когда опять тут объявится, тогда и посмотрим, как быть. Не торопись с банкетным залом.
К ним приблизилась фигура, облаченная, как и многие здесь, в футболку с длинными рукавами и нарисованными костями. Комплект дополняла изящная длинная юбка с запа́хом и маска-череп в стиле доколумбовой эпохи: алая, отделанная цветными стразами и увенчанная красным султаном.
– К слову о возлюбленных… – проговорила Стата. – Пойду поищу, с кем бы потанцевать. Увидимся на баррикадах, пап.
И она вприпрыжку удалилась, весело помахав красной маске.
Та же села за столик Мардера и сдвинула свою устрашающую личину.
– Если вы воюете так же хорошо, как гуляете, Мардер, то у narcos ни единого шанса.
– Гулянка и в самом деле что надо, – отозвался он. Она выглядела взбудораженной, и это совсем не вязалось с ее привычным образом жесткого профессионала – такая же маска, подумалось ему, как и эта красная штуковина у нее на голове. – Ну как, досыта натанцевались, напились?
– Пить пила, но не танцевала, увы. В детстве мне вбили в голову, что людям нашего положения не пристало выплясывать под музыкальные потуги мариачи. Из меня сделали форменную маленькую святошу. Не дай бог, кто-нибудь примет меня за naca [128] .
В этот момент музыканты – четверо ребят из Плайя-Диаманте, из района Эль-Сьело, чьи-то там кузены, ансамбль из гитары, guitarrón [129] , скрипки и трубы – завершили серию бодрых canciones rancheras и начали болеро. Мардер почти машинально поднялся с места и взял Пепу за руку.
– Никто и никогда не заподозрил бы в вас naca, сеньора, – сказал он. – Вы настолько fresa, насколько это вообще возможно, и даже от самой дикой пляски вашего fresismo не убавится ни на йоту. Что мы сейчас и докажем.
С этими словами он повел ее на танцплощадку.
Мардер кое-что смыслил в мексиканских танцах, а вот его партнерша, как выяснилось через пару минут, не смыслила ничего. Поэтому он взял дело в свои руки; по крайней мере, Пепа отзывалась на его движения и позволяла вести себя от одной фигуры танца к другой. Он опробовал несколько затейливых па и справился весьма достойно, чем немало ее удивил и впечатлил.
– Я уже готова поверить, что вы и впрямь мексиканец, Мардер. Где вы выучились таким номерам?
– В Сансет-Парке. Это мексиканский район, мы когда-то жили неподалеку. Моя жена любила танцевать. И у нее здорово получалось.
– Какая она замечательная.
От Мардера не ускользнул ее тон.
– Она была замечательной. Изящной, умной, талантливой. Мария Соледад Беатрис де Аро д’Арьес – может, вы читали ее стихи?
– Боюсь, не читала, но имя очень любопытное. Мои родители тоже из criollos благородных кровей, но не настолько благородных. Да уж, Мардер, вы полны сюрпризов. А она еще и поэтессой была. Ну а я приземленная, к тому же неповоротливая, как вы, конечно, и сами сейчас видите.
– Ничего такого я не вижу. А она еще была ослепительной красавицей, великолепной матерью и потрясающей поварихой.
– Я уже вся скукожилась; назовите хоть какие-то отрицательные черты.
– На ум приходят только две. Во-первых, она была слегка чокнутой. Время от времени закатывала истерики. То есть приходилось физически ее удерживать, чтобы не поранила меня или себя. И это свое бешенство она вымещала только на мне, но никогда на детях, слава богу, или других людях. А все из-за того, что я увез ее из родных мест и обрек на унизительное изгнание.
– С позволения сказать, это же смешно. Что ей мешало сесть на самолет? Или, раз уж на то пошло, вы бы могли переехать сюда, если это было так важно для нее.
– Я же сказал, она была немножко чокнутой. И зациклилась как раз на том, что отец должен ее простить, иначе ей нельзя возвращаться. А он не простил. Не такой был человек. Может, в глазах общества он и стал нулем без палочки, но в своей семье все еще считался hidalgo, hacendado.
– Понимаю. Встречала таких мужчин. И что с ним случилось?