Одинцов терпеливо разъяснял француженке тонкости дебютной стратегии черных в ее излюбленном дебюте.
Французская защита.
Она — как сжатая пружина. Противник наседает, всё быстрее приближая свои редуты к окопам черных фигур и пешек. Вот он уже почти врывается туда по флангу. И уже хозяйничает на чужой территории.
И, о чудо!
Пружина с силой разжимается.
Хлестко, резким, болезненным контрударом.
Теряя завоеванные позиции, белые спешно отступают. Но всё — кончено. Если, конечно, слишком увлечься и забыть о собственной безопасности. Опытные игроки никогда не забывают о ней.
Но их — мало.
Зажатый в узкий коридор, красноярец Юрий Тарасов, медленно отступал.
Рассекая воздух тонкими заточками, Жан Темплер и двое его подельников неторопливо загоняли противника в угол.
Французы были уверены в победе.
Они не знали, кто стоит перед ними.
Если бы знали — никогда не пытались убить русского.
Отдавший несколько лет жизни изнурительным тренировкам в секции карате, Юрий Тарасов специально вызвал огонь на себя.
И он отомстил.
Никто не видел, как четверо заключенных, словно сговорившись, уединились в отдаленном тюремном коридоре.
Через три минуты Юрок вышел оттуда, потирая ушибленный кулак.
В темноте, на бетонном полу остались лежать три безжизненных тела. Горло Жана Темплера было проткнуто насквозь заточкой, зажатой в холодеющем кулаке его подельника. У того тонкий металлический шпиль торчал прямо из левого соска.
Третий, со сломанными шейными позвонками, лежал в трех метрах поодаль.
Жизнь стремительно покидала его тело.
Он не успеет рассказать прибежавшим охранникам о случившемся. Месть состоялась.
— Ты знаешь, кто их убил? — задумчиво проговорила Женевьева, пристально глядя в глаза Виктору.
— Нет! — твердый ответ.
Такой же уверенный взгляд.
Темные оливки чуть смягчились:
— А предполагаешь?
— И не предполагаю. Мне, если честно, наплевать на это.
Женевьева опустила голову, потрогала тонкими пальцами острый конус на фигурке черного короля.
— Наплевать?
— Да, мне все равно.
— Но ведь они тоже люди, — со странной интонацией в голосе проговорила француженка.
— Для меня — нет.
— Ясно.
В воздухе повисло молчание.
Одинцов изучал последствия возможного рейда белого ферзя в тыл противника.
— Как ты думаешь, не погибнет твоя главная фигура в моем тылу? — с легкой иронией спросила Женевьева.
Недвусмысленный намек.
Одинцов думал, как ответить правильно.
Интуитивно он чувствовал нависшую над ним опасность.
Женевьева не хотела отпускать его.
Она могла представить Виктора в качестве подозреваемого по убийству трех заключенных.
И тогда он был бы в ее распоряжении еще минимум на полгода, пока идет следствие.
Одинцов решил идти ва-банк.
— Ты влюблена? — такой вопрос в этих стенах еще никем не задавался. Тонкая кисть едва заметно вздрогнула.
Черный король со стуком упал на доску, сбив по дороге пару пешек.
— Плохая примета, — улыбнулся Виктор.
— Я слышала о ней, — тихо сказала Женевьева.
— Отпусти меня, — проговорил Виктор, глядя ей прямо в глаза, — я знаю, ты — замечательная…
— С чего ты взял? — темные оливки подернулись слегка влажной дымкой.
— Я чувствую это. Ты же знаешь, как развита интуиция у хороших игроков. Или, по крайней мере — слышала об этом.
— Ты прав.
— На следующей неделе я должен выйти на свободу. Я хочу увидеть тебя там, — глухо проговорил Одинцов.
Это был пока самый сильный ход в его французской жизни.
— Зачем? — покривила душой женщина.
Виктор улыбнулся.
— Мы доиграем нашу партию. На равных.
— Хорошо. Иди.
— И еще одна просьба.
— Какая?
— Не трогай моего сокамерника.
— Почему? Он подозревается в убийстве.
— Это недоказуемо. Я и Мишель Лернер показали, что Тарасов весь тот вечер находился в камере.
— Лернер?
— Да.
— Почему?
— Не знаю.
Виктор солгал. Он знал, что Юрок насмерть запугал бывшего финансового махинатора. Всего несколько весомых слов, сказанные по дороге на завтрак, сделали француза сообщником.
Женевьева подняла своего короля и поставила на прежнее место.
— Хорошо. Здесь мы ничего не станем менять.
— Спасибо.
Когда за Одинцовым тихо закрылась дверь, Женевьева, наклонившись вперед, положила подбородок на сжатые кулачки, долго, задумчиво смотрела перед собой.
Она действительно влюбилась.
Железные ворота тюрьмы Seine Saint-Denis, гремя на стыках, медленно открывались перед Одинцовым.
Долгожданная свобода.
Три месяца французской тюрьмы показались вечностью.
Виктор шагнул вперед и, не оборачиваясь, медленно пошел вдоль высокой бетонной стены.
Он знал, что за ним наблюдают десятки глаз.
Завистливых, ненавидящих, проклинающих.
И лишь одни глаза с любовью.
С надеждой и грустью.
В конце тротуара Виктор обернулся и махнул рукой.
Всё. Он — на свободе.
Но идти некуда.
Свобода с тоскливой горечью чужбины. На обратную дорогу до Москвы нужны деньги.
А их у Одинцова нет.
Он остановился около телефонной будки и пошарил по карманам.
Зная, что там пусто.
Мимо на огромной скорости пронеслась новенькая «Ауди».
Виктор ждал около таксофона сердобольного француза или француженку, чтобы попросить на минутку их карточку.
Он должен позвонить Василию Петровичу.
Это — единственный выход.
— Силь ву пле, мадам! — пожилая француженка испуганно отшатнулась от русского и торопливо пошла прочь.
— Месье! — толстый француз брезгливо обошел Виктора стороной. Рядом с визгом затормозила машина.