Дверь со стороны водителя открылась, и Одинцов, уже раскрыв рот в своей безнадежной просьбе, замер.
К нему, приветливо улыбаясь, шла красивая молодая женщина в ослепительно белом костюме.
Это была Симона.
— Василий Петрович просил извинить, что не сумел сам приехать, — Симона внимательно следила за дорогой.
Одинцов мог любоваться ее точеным профилем, бросая быстрые взгляды влево.
— Он наказал мне доставить тебя прямо к нему домой.
— Спасибо, а я уже хотел звонить ему.
— Мы хорошо помнили об этом дне. Вчера связались с администрацией тюрьмы, они подтвердили, что ты освобождаешься в 10 утра. Но, извини, чуть опоздала, застряла в пробке.
— Какая ерунда! Ты же успела… И я так рад видеть тебя.
Симона бросила взгляд вправо, улыбнулась и промолчала.
Поток машин с каждым километром к центру двигался все медленнее.
Юркие мотоциклисты сновали между машин, едва не задевая зеркала. Сзади послышался вой сирены. Симона поморщилась:
— Опять эти полицаи!
— У нас их все пропускают, — задумчиво проговорил Виктор, видя, что водители и не думают прижиматься к обочине.
— А здесь почти все игнорируют. Только «Ambulance» дают дорогу.
— Кому? — не понял Одинцов.
— «Скорой помощи» по-вашему.
— У нас, скорее, всё наоборот.
— У вас очень много поставлено с ног на голову. И еще немало времени пройдет, чтобы по-нормальному всё утряслось.
— Наверное, так — вздохнул Виктор.
Спустя полчаса темно-зеленая «Ауди» припарковалась возле армянской лавки на улице rue Richer.
— Здесь он живет? — спросил Виктор.
— Да. Чуть дальше, вон та зеленая дверь.
— Понятно. Отсюда недалеко шахматный клуб мадам Шодэ, где мы и познакомились с Василием Петровичем.
— Я знаю, — ответила Симона и щелкнула брелком сигнализации.
Они подошли к массивной деревянной двери зеленого цвета, Симона нажала металлическую кнопку на пульте домофона.
— Qui est là? [38] — раздался знакомый голос.
— Это мы! — весело проговорила девушка.
— Отлично! Открываю!
Они поднялись по винтовой лестнице на третий этаж.
Василий Петрович уже ждал у входа в свое жилище:
— Прошу!
Квартира русского эмигранта была похожа на филиал исторического музея. Многочисленные картины висели на стенах всех пяти комнат. В дальней, самой небольшой, несколько десятков полотен стояли на полу, тесно прижатые рамками друг к другу.
Старинные вещи были расставлены в порядке, понятном только хозяину квартиры.
— А Вы здесь живете один? — спросил Одинцов, пораженный открывшимся великолепием.
— Нет, жена Анастасия Михайловна уехала неделю назад в загородный дом, что у нас в Нормандии.
— Сколько картин! — не удержался Виктор.
— Василий Петрович известный искусствовед и коллекционер — пояснила Симона.
— Ну-с, прошу к столу! — улыбнулся хозяин. — На горячее я приготовил вам курочку.
И, обращаясь к шахматисту, спросил:
— С каким маслом пожарить мясо: оливковым, соевым или подсолнечным?
Виктор сглотнул слюну.
Он вспомнил, как еще совсем недавно в Москве выстаивал двухчасовые очереди за подсолнечным маслом. Упитанная продавщица в замызганном халате разливала его прямо из большой бочки специальным ковшиком.
Хвост очереди выходил на улицу.
Горбачевские «реформы» завели страну в болото всеобщего дефицита. Логический конец воплощения в жизнь бредовых идей, изложенных когда-то бородатым евреем по имени Карл.
— С оливковым, пожалуйста! — наугад рубанул Одинцов. Хотя до этого ни разу не ел мясо, поджаренное на этом продукте.
Название понравилось.
Василий Петрович засуетился на кухне.
Симона вместе с Виктором медленно осматривали квартиру-музей.
— Смотрите, подлинник Шемякина! — воскликнула девушка.
Со стены на Одинцова смотрели странные, изогнутые фигуры на фоне какого-то мистического пейзажа.
Он пожал плечами:
— Я, если честно, ничего не понимаю в этом. Например, вот та картина мне намного больше нравится.
И он указал на красивый морской пейзаж.
— Тоже известный художник, француз, автор этой работы.
Симона назвала фамилию, но она ничего не говорила Одинцову.
— Василий Петрович рассказывал занимательную историю об этом полотне, — продолжала девушка, — он купил его у художника давно, прямо на улице, тот совсем не бьи известен.
— И что? — заинтересовался Виктор.
— Потом, спустя двадцать лет, когда имя художника гремело по всей Франции, Василий Петрович привез ему эту картину.
— Зачем?
— В последние пять лет, с тех пор, как только живописец «пошел в гору», стал модным, он по-другому подписывает свои полотна. Василий Петрович хотел получить новый автограф мэтра.
— И что?
— Тот сначала не узнал свою работу. Потом отошел на несколько шагов назад, прищурился и воскликнул: «Да, этот пейзаж я написал! Сколько лет прошло!» Взял кисть, сделал несколько мазков, и сзади полотна поставил свой новый знак.
— И теперь эта картина изменила свою стоимость?
— Конечно! В десятки раз. Вложение денег в искусство давно считается надежным, прибыльным делом.
— Интересная история, — улыбнулся Виктор.
Старинный паркет слегка скрипел под их ногами. Русская старина: самовары, прялки, иконы, пасхальные яйца и другие предметы молча смотрели на потомков.
— Ну-с, молодые люди, прошу к столу! — раздался голос хозяина.
— Минутку, мы сейчас! — весело отозвалась Симона.
Она подвела Одинцова к ванной.
— Перед едой надо помыть руки, — заботливо проговорила девушка, — и вообще…
— Что вообще? — чуть покраснел Виктор.
— После обеда мы пройдемся по магазинам, тебе надо переодеться…
— Я пахну тюрьмой? — напрямик спросил Одинцов.
Девушка встряхнула копной каштановых волос и, посерьёзнев, ответила:
— Просто тебе надо избавиться от этой одежды. Да, она пропахла тюрьмой. Не обижайся…
— Но у меня совсем нет денег. Я не знаю, как уеду в Москву.