Та удивленно расширила глаза.
— Слушай, ты у кого этот чек принял?
— У араба одного. В клубе. Хорошо одет был, пальцы веером от золота… Продал ему мои шахматы и книги.
— Он выставил тебе оппозицию.
— Чего выставил? — не понял Виктор.
Он знал понятие оппозиции в шахматах. Это когда в пешечных окончаниях твой король становится напротив монарха противника, и тому невыгодно делать ход.
Но это — в шахматах.
— Оппозицию. Чек свой как будто признал недействительным. Вот сволочь!
— И что теперь?
— По нашим законам можно дойти до суда. И снять с его счета деньги. Но эта скотина знала, что ты ничего не можешь сделать! Твоя сделка противоречит законам. Ты же не имеешь пока права заниматься бизнесом во Франции.
Виктор Одинцов грустно смотрел в потолок.
Надо же! Первый серьезный турнир и — такая беда!
Первая попытка что-то заработать и — провал!
Его обманули.
Как ребенка.
Что теперь делать?
На душу наваливалась тоска. Ему хотелось побыстрее покинуть эту страну и никогда больше сюда не возвращаться.
«Устроюсь где-нибудь в Москве на работу. Люди ищут и находят. А я пытаюсь поймать удачу за тысячи верст от Родины. Зачем это мне надо?» Но перед глазами почему-то вставало лицо Симоны, и Виктор отгонял малодушные мысли.
В первый же день после тюрьмы он с разрешения Василия Петровича позвонил домой.
Жена на удивление говорила с ним холодно.
Кроме упреков в том, что он уехал и забыл свой дом, бросив семью на произвол судьбы, Виктор ничего не услышал.
Разговор кончился тем, что жена в раздражении бросила трубку на рычаг аппарата.
«Куда ни кинь, всюду клин. Они не гонят меня сразу в Москву, но ведь знают же, что у меня нет денег.
А, быть может, правильно делают, что дают возможность самому проявить себя? Как будто бросают в омут: хочешь научиться плавать — выплывай!»
Помощь пришла с самой неожиданной стороны.
На следующий вечер, после фиаско с банковским чеком, в доме Гиршманнов раздался телефонный звонок.
Жорж, поговорив несколько минут с невидимым собеседником, радостно поманил пальцем Одинцова.
— У тебя хотят взять интервью! — воскликнул президент клуба.
— Кто? — поразился Виктор.
— Редактор шахматного журнала. Он хочет услышать твою версию происшедшего в Торси. Уже одно издание написало об этой истории.
— И что же оно написало?
— А! — махнул рукой Жорж. — Ложь, замешанную на французском национализме.
— В смысле? Меня там облили грязью?
— Вроде того. Но аккуратно, с пакостными намеками.
Одинцов задумался.
— А этот журнал, он что — лучше?
— Он всегда был в оппозиции к тому изданию. И мне нравится читать его.
— Так ты советуешь соглашаться?
— Конечно! Ты скажешь там всю правду. И за это тебе еще заплатят деньги!
Все так и получилось.
Симона, вызвавшаяся быть переводчиком, сияла по возвращении домой:
— Я видела, твое интервью очень понравилось редактору! Все будет отлично!
Засунув полученный гонорар в надежный карман, Одинцов помчался на Елисейские поля.
Там, с левой стороны, если смотреть на Триумфальную арку от Лувра, находилось агентство «Аэрофлота».
— Один билет до Москвы, на завтра! — возбужденно крикнул в окошечко Виктор.
Девушка, сидевшая за компьютером, мило улыбнулась:
— Соскучились?
— Еще как! Есть билеты?
— Конечно. Вам экономический класс?
В аэропорту французский пограничник, задержав свой взгляд на страничках паспорта Одинцова, через двадцать секунд вопросительно уставился на Виктора.
Гостевая виза была просрочена.
Возникла безмолвная пауза. Красноречивый взгляд русского говорил:
«Ну что ты, не мужик, а? Бывает, да, знаю — просрочил время. Неужели разборки из-за такой ерунды начнешь?»
Француз внимательно осмотрел Одинцова с головы до ног.
Вкус Симоны при выборе одежды сработал.
«Приличный месье, такие никогда не нарушают визовый режим… странно… ладно…черт с ним!»
И француз хлопнул штампом по страничке паспорта русского.
Аэробус А 310, не спеша разогнавшись своей огромной массой по бетонке аэропорта Шарль де Голь, взмыл во французское небо.
Виктор закрыл глаза и откинулся в кресле.
Наконец то!
Он сегодня будет в Москве!
Дома. В России. На своей Родине.
Он думал за эти три часа полета обо всем.
Быстрым калейдоскопом мелькала его жизнь.
Прежняя. Серо-будничная. Лишь улыбка дочери раскрашивала ее в более радостные тона.
Этот кошмар Торси и Vert Galant.
Он вспоминал Лёху, Юрка и французских заключенных. Его друг, лежащий среди льда тюремного морга, не давал Одинцову право безмятежно улыбаться, забыв обо всем.
Он вспоминал Женевьеву.
Свой выход из неволи.
Новых друзей. Одинцов чувствовал, что должен вернуться, чтобы не подвести их.
Но он бы вернулся в любом случае. Даже, если бы не должен был играть за новую команду.
Глаза Симоны, провожавшей его в аэропорту, заставили бы его это сделать.
Она не поцеловала Виктора на прощание.
Но выражение глаз девушки было дороже любого поцелуя.
Что-то резко щелкнуло в ушах Одинцова.
Самолет снижался.
Миловидная бортпроводница, благосклонно наливавшая Виктору сверх нормы пиво «Будвайзер», наклонилась к пассажиру:
— Пристегните ремень, пожалуйста. Через десять минут садимся.
В микрофонах самолета послышалось:
— Наш самолет приземлился в аэропорту «Шереметьево-2». Температура за бортом плюс шестнадцать градусов…
Его никто не встретил.
— Станция метро «Таганская», переход на кольцевую линию! — привычный голос в вагоне метро вывел Виктора Одинцова из состояния усталой задумчивости.
Его остановка. Знакомая до мелочей.
Ничего не изменилось за эти три с небольшим месяца. Но Виктору казалось, что здесь он отсутствовал вечность. Или, по крайней мере, три года.