Реформы безжалостным катком прошлись по судьбам людей, строивших послевоенный социализм.
Несколько поколений обманутых.
Они стояли в этом грязном туннеле, вдыхая легкими пыль от тысяч шаркающих ног. И одинаковое выражение полной безысходности в глазах объединяло их.
Завидев милицейский патруль, старики и старушки поспешно собирали свой скарб в мешки тележек и старались смешаться с толпой пассажиров, чтобы в очередной раз не попасть в отделение милиции. Где дежурный с безразличным выражением лица выпишет им административный протокол, предусматривающий штраф за нарушение правил торговли.
Они заплатят этот штраф, так же аккуратно, как привыкли вносить деньги за квартиру, суммы — часто превышающие их пенсии, издевательски мизерные, вызывающие чувство обреченности.
Государство под именем Россия не любило своих стариков в конце 20 века. Быть может за то, что они поверили его бредовым коммунистическим идеям. И строили призрачный замок из песка обещаний: завтра, завтра, завтра.
В девяностых годах песочные миражи рухнули, погребая под собой их строителей.
Расплата.
Но теоретики, архитекторы и прорабы не пострадали.
Волчий закон силы.
..Виктор поднялся на платформу метро и вошел в один из вагонов голубого состава, подкатившего по открытой линии.
Через минуту поезд погрузился в подземное чрево.
Одинцов присел на мягкое сиденье и закрыл глаза.
Он вспоминал реакцию Симоны на его предложение…
…Возбуждение, казалось, ни на секунду не отпускало Виктора. Он заснул на рассвете следующего дня после необыкновенной вспышки сознания во время просмотра фильма «Наваждение».
Это действительно стало наваждением для шахматиста. Его аналитический ум постоянно разрабатывал нюансы фантастической затеи, и чем больше Одинцов погружался в них, тем более убеждался, что все это — не сон, не голубые несбыточные мечты, а дело, которое реально может быть выполнено.
Два «Я» внутри Виктора постоянно спорили между собой. Это касалось только морально-этической стороны вопроса.
Первое «Я» честно вопрошало: «Неужели тебе не будет стыдно обманным способом зарабатывать эти деньги?»
Тут же его оппонент цинично возражал: «А что, ты разве не знаешь, что большинство состояний наживаются не совсем честным путем? Оглянись вокруг! Посмотри, что творится в России? Многие воруют, ничуть не стесняясь! Используют свое служебное положение, губят страну! И нередко не гнушаются ничем, даже заказными убийствами! А я же не собираюсь никого грабить, просто использую технические средства и всё…»
Первое «Я» наивно спрашивает: «Как же тогда твои принципы? А если все раскроется? И как ты тогда сможешь смотреть людям в глаза? Жоржу, Евгеньичу? Симоне, дочери своей Наташе?»
Второе «Я» гневно отвечает: «А вот так! Почему лежит мертвый Лёха в тюремном морге, и никто палец о палец не ударит, чтобы похоронить его на Родине? Почему они меня могут обманывать, а я их — нет? A?»
И Одинцов понимал, что в этот момент голос второго «Я» звучал намного сильнее и убедительнее.
Виктор с трудом дождался дня вылета на очередной матч команды.
В аэропорту его встречал Жорж. Уже по пути домой президент клуба заметил необычное состояние русского игрока
— Хорошее настроение у тебя! — улыбнулся Риршманн, бросив в очередной раз быстрый взгляд вправо. — Ты в каком-то необычно бодром тонусе!
— Ну, вроде того, — ответил Виктор, — душа как будто поет, к друзьям все-таки приехал!
— Как дома?
Виктор чуть помрачнел.
— По-прежнему. Личной жизни нет, только одна дочь меня радует там.
— Понятно.
Возбуждение, бурлящее внутри шахматиста, выросло в несколько раз, когда после двух часов игры с командой из Канн, Одинцов поднял голову от доски и увидел, что пришла Симона.
«Сегодня, именно сегодня все может решиться! Я должен ее уговорить!
Только спокойствие, соберись… не отвлекайся…»
Несмотря на внутренние призывы, Виктор с трудом сдерживал рвущееся наружу волнение.
Он, сделав ход, встал и подошел к девушке:
— Привет, Симона!
— Здравствуй… — глаза ее заметно потеплели.
— Я рад, что ты сегодня пришла.
— Спасибо. Как твои дела?
— Замечательно! Ведь ты здесь…
— Тебе так мало надо? — улыбнулась гостья.
— Это очень много уже.
Пауза.
Виктор помолчал, потом с волнением произнес:
— Я должен сегодня серьёзно поговорить с тобою… Ты, надеюсь, поужинаешь с командой?
Щеки девушки заметно порозовели. Что бы там не говорили о женской эмансипации, феминизме и прочей ерунде, каждая представительница прекрасного пала втайне мечтает об этой минуте.
— Хорошо, я сегодня как раз свободна.
— Спасибо! — и Одинцов, увидев, что соперник сделал очередной ход, заспешил к столику.
…Известный гроссмейстер, живущий на юге Франции, давил на позицию русского. Он стратегически переиграл менее опытного шахматиста, и уже сумел запастись лишней пешкой.
Однако в дело вмешался цейтнот.
Одинцов на каком-то необыкновенном кураже отлично провел отрезок с тридцатого по сороковой ход, и, воспользовавшись неточностью «гросса», перехватил инициативу.
Опять вокруг столика сгрудились все участники матча и зрители. Капли пота стекали по седеющим вискам ветерана. Команда Канн проигрывала одно очко, и, чтобы сравнять счет, он должен был победить Одинцова.
Однако русский действовал безукоризненно.
Гроссмейстер понял: сегодня не выиграть, хорошо бы «унести ноги».
И он, во время обдумывания хода Виктором, наклонился вперед, предложив ничью:
— Remis?
Что, кстати, запрещается неписанными правилами шахматного этикета.
Только при ситуации, когда тикают твои часы.
Но это правило нередко игнорируют, применяя своего рода психологический прием. Ставя противника перед выбором: сразу получить полочка или бороться за победу? Частенько выигрывая при этом время — начинают одолевать почти гамлетовские сомнения: быть или не быть?
Виктор бросил взгляд на позицию, потом на гроссмейстера.