— Это она, — Одинцов кивнул на свою спутницу, — ее дядя давно занимается коллекционированием картин.
Они слушали явно повеселевшего художника. Тот декламировал стихи, потом сел за рояль и стал что-то наигрывать из своих сочинений. Лена не сводила с супруга восхищенных глаз — он явно был в ударе.
Виктор, улучшив момент, шепнул своей спутнице:
— Знаешь, Симона, чем отличается искусство от шахмат?
— Чем?
— В шахматах уже доказано, что имеется конечное количество позиций. И поэтому программа просчитывает многие из них. Со временем она достигнет потолка безошибочной игры. В искусстве же, в живописи, например, нет такого. Оно — бесконечно. Как, наверное, и музыка. Семь нот всего, но бесполезно придумывать программы, которые могут сочинить все что угодно, и написать любую картину.
— Согласна, — прошептала девушка, — поэтому нет точного критерия оценки. Как понять — какая картина лучше? У всех людей разное восприятие. А в шахматах все определяет результат. Хотя часто и называют их искусством.
— Это скорее искусство — предвидеть. Расчет вариантов. А здесь — разве можно рассчитать заранее картину? Только если идею, а потом рукой водит вдохновение…
— Наверное, так.
Вечер заканчивался, гости уже собирались уходить, как Осаговский, хлопнув ладонью себя по лбу, воскликнул, обращаясь к Виктору:
— Вспомнил! Я же видел тебя в спортивных новостях! Ты шахматист Одинцов?
— Сдаюсь! — шутливо поднял руки спутник Симоны. — Это действительно я.
— Лена! Вот это да! Какая неожиданность! Я тебе еще сказал: этот парень летит вверх, как комета!
— Ну, уж — прямо как комета, — пожал плечами Виктор.
— Именно так! Это удивительно! Какой взлет! У нас в живописи так быстро прорваться наверх невозможно! Художники годами, десятилетиями оттачивают свое мастерство и часто лишь после смерти становятся известными…
Едва Виктор с Симоной вышли на улицу, как мужчина остановился и горько произнес:
— Хорошо бы, если этот художник не узнал правду о моем взлете. Он идеалист, думает, что у нас возможно все быстро добиться. Как бы не так…
Симона молчала, встревожено глядя на лицо Виктора.
— А, может, остановимся, бросим все? — спросил Одинцов. — Вот ты можешь из-за меня лишиться своего места в лондонской фирме. Мы уже и так что-то заработали на этой авантюре. Как ты думаешь?
Девушка молча взяла спутника под локоть и они медленно пошли по намокшему асфальту.
Впереди в темноте красно выделялась буква «М» у входа в метро, мимо проскальзывали редкие прохожие, в воздухе пахло тем неповторимым весенним ароматом, что сводит с ума влюбленных.
— Витя, дорогой, пойми. Ты, если все бросишь сейчас, останешься в стороне от людей. Тебя не поймут. На тебя надеются. И без программы ты играешь очень хорошо. Но с ней, я думаю, ты сильнее всех! И мы можем доказать это всем, и прежде всего — самим себе! Тем более, что так все хорошо складывается! А за мою работу не беспокойся. В случае, если шефы захотят расстаться со мной, то другие фирмы с распростертыми объятиями примут к себе, уверяю тебя!
Одинцов остановился и с минуту смотрел Симоне в глаза.
«Вот она женщина, а не боится и не сомневается ни на минуту… А я что? Уже начинаю робеть? Неужели все из-за приближения к высшим шахматным эшелонам? Я чувствую с этим запах других денег, тех, что раньше мне и не снились. Но вместе с тем и какую-то опасность. Интуитивно. Откуда она исходит? Не знаю. Но я — мужчина, и не должен показывать свои слабости. Не должен…»
— Хорошо, дорогая. Мы продолжим наш… — Виктор запнулся, подбирая нужное слово, — эксперимент. Завтра я должен ехать в редакцию шахматного журнала, помнишь этого Алика со странной фамилией?
— Ну, как же не помнить! — рассмеялась девушка. — Такие люди не забываются!
Где-то в середине московского турнира Одинцов с Симоной шли после партии по коридорам гостиницы «Россия», как вдруг им дорогу преградила другая парочка.
— О! Какая встреча! Гроссмейстер Одинцов, восходящая звезда мировых шахмат! — на Виктора в упор смотрел мужчина лет шестидесяти, сверкая залысинами среди редеющих черных волос по краям головы, весь кругленький, гладкий, в хорошем костюме и при галстуке. Под руку он держал блондинку, которая была выше его сантиметров на десять.
— Пардон, где же я вас видел? — произнес Одинцов, хотя прекрасно помнил этого человека, с важным видом ходившего в пресс-центре и высокомерно-поучительно разговаривавшего с игроками.
— Однако, совсем молодежь не читает шахматную прессу! Дети «Информаторов» и компьютерных баз данных! Я думал, — представляться не имело смысла: мое лицо знает вся страна, если, конечно, она смотрит телевизор!
— Я что-то давно не видел спортивные новости, извините, — с невозмутимым видом ехидничал Одинцов.
— Александр, а лучше — Алик Сношаль! Шахматный журналист номер… — голова с залысинами повернула свои темно-карие масленые глазки в сторону Симоны, — один, с вашего позволения!
Девушка засмеялась:
— Редкая фамилия у вас, однако!
— Надеюсь, спутник представит Вас? — изящно двинул животиком выдающийся журналист.
— Это Симона, моя подруга, — коротко ответил Одинцов.
— Весьма рад знакомству! Весьма! Очень красивое, необычное имя! Вы живете здесь? — Алик обвел глазами пространство гостиничного коридора.
— Да.
— Какое совпадение! Я вот только из гостей, — и Шурик многозначительно покосился на блондинку, — так что, надеюсь, еще увидимся! И, кстати! — он строго посмотрел на Виктора. — Вы должны, нет, Вы обязаны дать интервью нашему журналу по окончании турнира! Вся страна ждет от вас этого!
— Там видно будет, — неопределенно пожал плечами Одинцов.
— Обязательно! Я верю в ваш успех! — и, опять обворожительно взглянув на Симону, добавил. — До встречи…
Спустя два дня Симона поделилась впечатлениями:
— Ты знаешь, я выходила из гостиницы, этот Алик остановил меня у дверей. У меня создалось впечатление, что он сидел в кресле холла и специально ждал, когда я пройду мимо.
— И что он хотел? — невозмутимо спросил Одинцов.
Девушка бросила быстрый взгляд на спутника и произнесла:
— А ты не догадываешься?
— Нет… странно даже, ты же не шахматистка, — недоуменно ответил Виктор. Ему в голову не могла прийти следующая мысль Симоны:
— Не шахматистка, но женщина…
Виктор остановился как вкопанный:
— Он?? Не может быть!
— Еще как может! Старый, потертый временем ловелас. Намекал, что в постели так же хорош, как на страницах изданий.