Жена художника Лена вместе с Симоной, болтая о капризах парижской моды, ушли на десяток метров вперед от Осаговского, задумчиво бредущего по улице Лафаетга.
Внезапно тому в голову пришла мысль:
«А что если спрятать в ту железную баночку, что я видел у Василия Петровича? Но там нужны два шурупа, чтобы плотно закрыть крышку. Где бы их взять…ага! Можно отвинтить у любой машины, которых здесь больше, чем людей. Куда я положил свой перочинный ножик? Так… вот он…» Юрий Осаговский в душе всегда был ребенком.
Капризным, своенравным, требующим к себе постоянного внимания. Лена давно знала: за ним нужен глаз да глаз. И нередко чудачества художника поражали ее воображение.
Но, увлекшись беседой, она не заметила, как муж, деловито наклонившись к багажнику какой-то машины, острием ножичка невозмутимо отворачивает шуруп с заднего номера.
— Что Вам угодно, месье! — раздался негодующий женский выкрик. Симона, еще не видя обладательницу этого голоса, молниеносно отметила: она где-то слышала похожий тембр.
Обернувшись вместе с Леной, она увидела, что около растерянного художника стоит та самая женщина, что приходила на матч команды Одинцова и которую не раз видела на экране ноутбука.
Это была Женевьева.
— Что Вы здесь откручиваете! Мне вызвать полицию?
— Боже мой! Ну, как дитя! Нельзя ни на минуту оставить одного, — воскликнула Лена, и они устремились к незадачливому художнику.
— Пардон мадам! Извините за недоразумение! — по-французски быстро проговорила Симона.
Женевьева собиралась еще что-то гневно выкрикнуть, как вдруг ее взгляд уперся в лицо девушки, и она остановилась на полуслове.
— Это Вы? — после паузы произнесла она.
«Узнала!»
Симона молчала.
Соперницы пристально смотрели друг на друга.
Наконец, первой заговорила неудачница:
— Вы, как я вижу, возитесь с этими полоумными русскими… Что он хотел сделать с моим автомобилем?
— Ничего плохого, уверяю Вас! Он художник и иногда поступки его бывают экстравагантны и непредсказуемы. Но ничего украсть он не хотел! Тем более, угнать вашу машину! Он за рулем не был никогда в жизни.
— Понятно.
Женевьева помолчала и спросила:
— Как поживает месье Одинцов? Видите его?
— Да. Спасибо, у него все в порядке.
— Нет, не все, я думаю…
Симона прищурилась:
— Почему?
— За ним один долг остался…
— Какой долг?
— Неважно. А скажи мне, милая, хорош он в постели, а? Это очень интересно!
— Аревуар, мадам…
Симона, взяв под руку Осаговского, повернулась и увлекла за собой спутников в обратном направлении к своей стоящей неподалеку «Ауди». Женевьева проводила их взглядом, села в машину и в тот момент, когда соперница выруливала на улицу Лафаетга, пристроилась сзади. Проехав несколько сот метров, остановилась.
Достала записную книжку и ровными буквами внесла туда номер автомобиля соперницы.
Она интуитивно чувствовала: если хочет отомстить русскому, то должна любой ценой найти на него компромат. Или на его подругу, чтобы потом выложить перед Одинцовым.
Охота началась.
Воистину — почти все в этом огромном мире вращается вокруг двух вещей — деньги и секс.
Оглянитесь.
Все спешат по делам с озабоченными лицами. Они торопятся заработать. Улыбаясь, флиртуют друг с другом.
Конечной целью этого процесса является секс. Самой дальней, самой желанной. Флирт ради флирта отдает мастурбацией.
Вливаясь в огромный людской поток мегаполисов, люди, словно маленькие песчинки в пустыне, притираются, ложатся рядом друг с другом, потом, под воздействием ветров перемен, меняют свое местонахождение, улетая к другим таким же песчинкам. Часто они становятся похожи друг на друга.
Как капли воды.
И не знают — верную ли нишу нашли они, того ли спутника жизни отыскали?
Мучаются, страдают, волнуются, завидуют, злятся, мстят.
Женевьева в сотый, тысячный раз спрашивала себя: «Зачем он тебе нужен, этот Одинцов? Кто он такой, чтобы так завладеть твоим сердцем и разумом? Идиотка!! Плюнуть на все и забыть русского!!»
Но каждый раз мысли снова возвращались к нему.
Ныло уязвленное самолюбие.
Её, привыкшую одним взглядом вызывать трепет у мужчин, чье слово являлось законом для них — откровенно игнорировали.
Она стала часто подходить к зеркалу и внимательно всматриваться в свое отражение. Иногда раздеваясь догола, в одних туфлях стоя на блестящем паркете.
Как сейчас, после встречи с соперницей на улице Лафаетта.
Никаких признаков старения. Молодая, упругая кожа. Красивая грудь третьего размера без малейших признаков обвисания. Темные, чувственные соски.
Взгляд опускался ниже, и Женевьева чувствовала нарастающее восхищение своим телом.
Элегантная талия в 59 сантиметров, никаких жировых складок Красивый пупочек, спрятавшийся в маленькое углубление.
Еще ниже.
Стройные ноги, в меру мускулистые, те, что так любят мужчины. Когда их спину обхватывают вот такие ноги и сжимают в сладострастном порыве. Тонкая вертикальная полоска темных волос на лобке. От взгляда на такую красоту у мужчин мутнеет разум, пересыхает во рту и твердеет внизу.
«Ну почему он не отреагировал, когда в кабинете на диване увидел эту прелесть?? Любой француз тут же потерял бы голову, особенно в первый раз видя новую, непознанную им женщину! Почему? Почему?»
Она представляла Одинцова лежащим на ее теле, и мысленно сладко вжималась в его плоть, терзала спину своими острыми ноготками, замирала в блаженстве, вдыхая знакомый запах мужского пота.
В самую первую встречу, тогда, в тюремной столовой, она ощутила незримый толчок внутри себя: «Хочу!». После того, как ее рука легла на плечо заключенного из России. Как ток по телу, пронеслось в Женевьеве это желание. Она готова была поклясться, что еле слышный запах, исходящий от Виктора, как и от любого мужчины, был совершенно непохож на другие, ощущавшиеся десятки раз за ее жизнь.
Он по-особенному вошел в ее жизнь, ее мысли, надежды и желания.
И она интуитивно понимала — почему.
Виктор был «слеплен» из инородного «теста». В нем было что-то такое, что заставляет женскую душу восхищенно замереть.
Он был способен на Поступок.
Женевьева ввела в компьютер номер автомобиля Симоны, и спустя полминуты на экране выскочил адрес дома и квартиры на бульваре Пого. Потом набрала почти забытый телефонный номер.